Быть секс-символом — это странно. Но не так уж и плохо.

Я единственная девчонка, родившаяся в моей семье за 50 лет. Лоуренсы умеют делать только мальчиков. Я гребаное чудо.

Я не из Голливуда, я из Кентукки, а Кентукки — это не то место, где родители говорят своим детям: «Ты должна стать знаменитой». Так что когда в 14 лет я заявила, что еду в Нью-Йорк, чтобы стать актрисой, родители сказали мне: «Ну уж нет». Но у меня были деньги, которые я заработала сиделкой, и я сказала: «А я все равно поеду».

Поначалу мать хотела, чтобы у меня ничего не получилось. Она рассуждала так: ничего не выйдет — вернется домой. И ее можно понять: в 14 лет ее дочь ушла из дома.

О жизни на улицах я знаю не больше абрикосового пуделя.

Есть актрисы, которые создают себя сами, есть актрисы, которые позволяют другим себя создавать. Я хочу верить, что создала себя сама.

Как я стала актрисой? В младших классах я была патологической лгуньей — как будто все время хотела кого-то переиграть. Если я слышала, как кто-нибудь жалуется: «Боже, как болят мои ноги», — я тут же говорила: «Ноги? Мне должны ампутировать обе на следующей неделе». Однажды моя мать пришла в школу, а ей говорят: «Мы так соболезнуем Дженнифер по поводу ног». Мать отозвала меня в сторону, и я выложила ей все свое вранье: «А еще я говорила, что наш отец плавает на барже, что мы были когда-то миллионерами, что ты снова беременна, что мне ампутируют ноги на той неделе и что по выходным я стерилизую кошек и собак». Но теперь, когда я стала актрисой, я могу больше не лгать.

Успех не означает, что ты можешь работать меньше и обращаться с людьми как с дерьмом.

Красная ковровая дорожка — это чертовски страшно. Ты чувствуешь ужас, дрожь, волнение, нервозность и поэтому ведешь себя как безумная чихуахуа.

Никакая я не икона стиля. Я человек, которого к красной дорожке готовят настоящие профессионалы, приговаривая: «Пляши, обезьянка, пляши».

Где мой «Оскар»? Вначале я хотела поставить его у себя дома, но потом его увидела мать и, типа, «теперь он мой!» Кажется, он стоит у нее на пианино.

Сразу после оскаровской церемонии я отправилась на вечеринку к Харви Вайнштейну (знаменитый американский продюсер. — Esquire). Постояла там немного с бокалом вина, посмотрела, как напиваются мои родители, а потом тихонько сбежала домой.

Я домоседка. Всегда ищу причину, чтобы остаться дома.

Известность — это когда ты вдруг понимаешь, что не можешь пойти в магазин за бананами. И не потому, что тебе лень оторвать задницу, а потому, что вчера ты уже ходила туда и на тебя кинулся какой-то псих, умоляя с ним сфотографироваться.

Не обращать внимания на идиотов — не самый плохой способ прожить жизнь. Особенно учитывая, что жизнь ими полна.

Я бы всегда хотела знать, в какой момент меня фотографируют папарацци. Тогда я смогла бы избежать заголовков типа «Дженнифер Лоуренс три дня подряд носит одни и те же джинсы».

Говорят, я одеваюсь как шлюховатая лесбиянка.

Сейчас, когда я много зарабатываю, я стала еще больше ненавидеть высокие цены. Когда я захожу в какой-нибудь лос-анджелесский магазинчик и вижу футболку за 150 долларов, во мне просыпается маленькая злая кентуккийка.

В Кентукки всем насрать на дизайнерскую одежду.

Я выросла в семье республиканцев, но разделяю не все республиканские ценности. Мое отношение к предстоящим выборам очень простое: если Дональд Трамп станет президентом Соединенных Штатов, это будет мировая катастрофа. Но, кажется, он лишь увеличивает шансы демократов на победу.

Есть ли среди моих сверстников новые Роберты Редфорды и Полы Ньюманы — вот в чем вопрос. Ммм... Кажется, нет.

Возможно, я бы попробовала себя в качестве режиссера. Кто знает? Ведь десять лет назад я и представить не могла того, что со мной происходит сейчас. А может, еще через десять лет я буду чемпионкой родео.

Лет в пять я хотела быть доктором, так что кровь и кишки меня не смущают.

В детстве я убивала сверчков, потому что они скакали по моей комнате и сводили меня с ума. Я думала о том, чтобы оторвать одному из них голову и оставить на пороге как предостережение остальным. Но сверчки не поймут таких знаков. Вот крысы поймут. Крысы — умные ублюдки.

Джунгли — не лучшее место для тех, кто всего боится. Когда мы снимали «Голодные игры», все говорили мне, что в джунглях нет пауков. Но потом я увидела сразу трех и начала реветь. Так что я настоящая алкоголичка. Черт, нет! Я хотела сказать — паукофоб.

Я актриса. Я не хочу, чтобы меня помнили по одной роли.

Когда ты общаешься с людьми, меньше всего тебе хочется, чтобы тебя запоминали как «ту девушку с сиськами».

Возможно, когда-нибудь я стану конченой сукой, хотя их и так вокруг слишком много.

В Голливуде все называют меня обжорой. Я считаюсь толстой, потому что жру, как пещерный человек. Кажется, я единственная актриса, которая избежала слухов об анорексии.

Ненавижу диеты. Если кто-то при мне говорит слово «диета», мне сразу хочется сказать: «Иди и трахни себя сам».

Моя татуировка — H2O — просто напоминает мне о том, что надо пить больше воды. В мире для меня нет более важного символа или фразы. Надо чаще пить. На протяжении всей жизни. Всегда. Это очень практичная татуировка.

Я живу простой жизнью. В конце рабочего дня для меня нет ничего лучше, чем еда из сетевой забегаловки и хорошая порция реалити-шоу.

Все, что мне нужно от отношений — это кто-то, с кем можно смотреть телевизор.

С каждым новым фильмом мне все легче быть самой собой.

Мой самый большой страх — петь перед людьми. И еще я ужасно танцую — примерно как Микки-Маус на электрическом стуле.

Есть мудрые фразы, которые нельзя сказать, не скатившись в пошлость. Например: будущее в ваших руках.

Я умею очень быстро ссать. Это мой талант. Это я умела всегда.