Фото: РУССКОЕ ГЕОГРАФИЧЕСКОЕ ОБЩЕСТВО

Этот самозапрет русский антрополог, сто сорок лет назад высадившийся на побережье Новой Гвинеи, свято соблюдал, чтобы сохранить в чистоте генотип аборигенов

Едва скрылся за горизонтом корвет «Витязь», доставивший Маклая на Новую Гвинею, туземцы дали понять белому, что он здесь незваный гость: «Сперва они решительно предлагали мне удалиться, показывая на море — это был их постоянный жест, приглашавший отправиться туда, откуда пришел. Доходило даже до того, что они почти ежедневно, ради потехи, пускали стрелы... чтобы посмотреть, как я отнесусь к подобной с их стороны забаве». В ответ 1 октября 1871 года Маклай пришел в деревню безоружным и улегся спать прямо на улице. Он заставил себя уснуть. Кто-то пытался разжать ему зубы копьем, но пришелец сквозь сон матюгнулся, и туземцы отпрянули, решив, что услышали какое-то страшное проклятие.

Николай Николаевич Миклухо-Маклай в своем экспедиционном костюме. Снимок 1870-х годов, сделанный в студии. Фото: INTERFOTO/PHOTAS

Моряки «Витязя» построили Маклаю хижину на безлюдном мысу Гарагаси, между деревнями Бонгу и Горенду. Папуасы сразу же стали ходить туда в гости, потому что получали щедрые подарки. Чтобы внушить соседям мистический ужас и тем окончательно себя обезопасить, Маклай однажды на глазах у гостей подлил в блюдце со спиртом воды и поджег эту смесь. Туземцы уверовали, что Маклай великий колдун и может поджечь море. Теперь Николай Николаевич мог спокойно передвигаться по Новой Гвинее в одиночку. При встрече с людоедами он опасался только, что его из гостеприимства накормят человечиной. А если ночевал в деревне, никто не приближался с оружием в руках к спящему Маклаю. Мины, расставленные у его хижины гальванерами с корвета, так и не пригодились.

Бывали неожиданности иного рода: «Во сне я почувствовал легкое сотрясение нар, как будто бы кто лег на них. Недоумевая и удивленный смелостью субъекта, я протянул руку, чтобы убедиться, действительно ли кто-нибудь лег рядом со мною. Я не ошибся; но как только я коснулся тела туземца, его рука схватила мою, и я скоро не мог сомневаться, что рядом со мною лежала женщина. Убежденный, что эта оказия была делом многих и тут замешаны папаша и братцы и т. д., я решил тотчас же отделаться от непрошеной гостьи… поднялся и заявил, что я спать хочу, и, не зная все еще достаточно туземный язык, заметил: «Ни гле, Маклай нангели авар арен» (ты ступай, Маклаю женщин не нужно)». Впросонках слышал я шорох, шептанье, тихий говор вне хижины... На следующее утро я, разумеется, не счел подходящим собирать справки о ночном эпизоде… однако мог заметить, что многие знали о нем и его результатах. Они, казалось, были так удивлены, что не знали, что и думать».

Папуасы не могли понять, отчего темпераментный 25-летний мужчина пренебрегает красивой девушкой, созданной для любви. Не понимают этого и наши современники, убежденные, что после отъезда Маклая окрестные деревни кишели его потомками. А между тем Маклай прибыл на берег Новой Гвинеи с важной миссией, совершенно исключавшей любовные похождения.

«Я так доволен в своем одиночестве…»

Как это часто бывает с учеными, Миклухо-Маклай выбрал себе профессию по принципу компенсации. Посвятивший свою жизнь изучению людей антрополог предпочитал одиночество. С людьми, которые не являлись объектом исследования, Николай Николаевич старался говорить пореже. В 1871–1872 годах он жил на Новой Гвинее со слугой, шведским матросом Ульсоном. Маклай выбрал его за веселый нрав и предупредительность. Но такие люди любят поговорить и плохо совместимы с молчаливыми интровертами. «По вечерам Ульсон надоедает мне постоянными рассказами о своей прошлой жизни. У некоторых людей положительная потребность говорить! Без болтовни им жить невозможно. А для меня именно с такими людьми и трудно жить». Чтобы не слушать Ульсона, Маклай перестал обедать вместе с ним. «Бедняга Ульсон совсем обескуражен: хандрит и охает постоянно, ворчит, что здесь нет людей и что здесь ничего не достанешь... Он стал угрюм и сердится на каждом шагу. Его вздохи, жалобы, монологи так надоели мне, прерывая мои занятия, что раз я объявил ему: деревьев кругом много, море в двух шагах; если он действительно так тоскует и находит жизнь здесь такою ужасною, то пусть повесится или бросится в море, и что, зная причину, почему он это сделает, я и не подумаю ему помешать».

1. Цветущая двадцатипятилетняя Бунга-Даду считалась образцом папуасской красоты. Рисунок Н.Н. Миклухо-Маклая с антропологическими измерениями
2. Рыбы. Акварель
Фото: РУССКОЕ ГЕОГРАФИЧЕСКОЕ ОБЩЕСТВО (Х2)

В борьбе за чистоту расы

То было время научного расизма. Представители Великобритании, Франции, Германии, Скандинавии, России и Северной Америки дальше других народов продвинулись в науке и производстве, подчинили себе в политическом и экономическом смысле почти весь мир. В основном хозяева планеты принадлежали к одному антропологическому типу: русоволосые, высокие, светлоглазые, белокожие. Ученые окрестили такую североевропейскую расу «нордической» и были склонны считать ее высшей.

Но как точно определить принадлежность человека к этой высшей расе? Волосы у северных европейцев не всегда светлые. Кожа белая, но бывает и смуглая. Глаза голубые и зеленые, однако встречаются карие и черные. Нужен простой и понятный критерий, выражаемый в цифрах. Таким критерием считалась долихокефалия — вытянутая форма головы, когда максимальная ширина последней составляет не более 76% от ее максимальной длины. Подавляющее большинство представителей нордической расы — долихокефалы. Однако есть среди них и короткоголовые, или брахикефалы, у которых ширина головы достигает 81% длины и более. Эти люди тоже считают себя настоящими немцами, русскими, шведами. Но откуда же у них такая форма черепа?

Теория объясняла присутствие брахикефалов смешанными браками с представителями других рас, но доказать это мог только эксперимент. Нужно было найти на Земле чистокровную расу, которая никогда не смешивалась с другими, и замерить у возможно большего числа ее представителей отношение ширины головы к длине. Если чистая раса состоит из одних долихокефалов или только из брахикефалов, то верна и теория, относящая разных европейцев к «высшим» или «низшим» в зависимости от формы головы.

Дальше всех от смешения рас и народов отстояли папуасы северо-восточного берега Новой Гвинеи. Они никогда не видели белых, малайцев, полинезийцев и даже не слыхали об их существовании. Коренные обитатели Новой Гвинеи редко забредали дальше соседней деревни, а свой остров и небольшие островки в пределах видимости считали единственной сушей посреди бескрайнего океана. Поэтому белых они всерьез приняли за инопланетян: Миклухо-Маклая и остальных русских туземцы назвали «людьми с Луны», англичан сочли выходцами с Венеры, а немцев — пришельцами с далеких звезд.

Оставалось найти ученого, который надолго поселится среди папуасов и войдет к ним в доверие, чтобы они позволили измерить свои головы. Еще лучше, если он соберет коллекцию черепов, по меньшей мере несколько десятков. Да к тому же совладает с собственным либидо, чтобы после него другие антропологи тоже могли проводить эксперименты с чистокровной расой.

Таким уникальным человеком оказался Миклухо-Маклай. Он получил для решения своей научной задачи особый грант Русского географического общества. Но этих денег недоставало для закупки подарков туземцам. Чтобы экспедиция состоялась, мать молодого антрополога продала ценные бумаги и заложила фамильное имущество. Больше 3000 рублей заплатило семейство Маклай за то, чтобы их Коля перенесся из Санкт-Петербурга в каменный век.

Сомнительные блага цивилизации

С юных лет Миклухо-Маклай был о европейской цивилизации невысокого мнения. В студенческую пору он сыграл над горожанами Гейдельберга злую шутку: в окровавленной рубашке улегся у дороги, ведущей к церкви. Был воскресный день, народ шел на торжественное богослужение. Видя распростертого на земле мужчину в крови, прохожие отводили глаза и ускоряли шаг. Оказалось, что посреди университетского города в одной из самых развитых европейских стран человек может истекать кровью целых полчаса, прежде чем кто-нибудь поинтересуется, жив ли он. Среди папуасов подобное немыслимо: там раненых или умирающих окружает целая толпа желающих помочь им или проститься с ними.

1. Первая хижина Маклая на Новой Гвинее. Рисунок Н.Н. Миклухо-Маклая, 1872 год
2. Оформленный рукой Миклухо-Маклая заглавный лист альбома цветных зарисовок рыб. Как натуралист XIX века, Маклай изучал не только людей, но и животных. Он даже извинялся, что меньше внимания уделяет животным: «...в будущем те же райские птицы и бабочки будут восхищать зоолога... между тем как почти наверное при повторенных сношениях с белыми не только нравы и обычаи теперешних папуасов исказятся, изменятся и забудутся, но может случиться, что будущему антропологу придется разыскивать чистокровного папуаса в его примитивном состоянии...»
Фото: РУССКОЕ ГЕОГРАФИЧЕСКОЕ ОБЩЕСТВО, РИА НОВОСТИ

Жизнь в каменном веке

Первобытного человека, который все делал из камня, дерева и кости, до Маклая представляли по находкам археологов. Знакомая из учебников истории картинка: бородатые люди в звериных шкурах сидят у костра. Маклай увидел каменный век своими глазами. Все оказалось иначе.

Во-первых, не все люди каменного века бородатые. Папуасы желали нравиться женщинам и следили за своей внешностью. Седые волосы они красили и выдергивали, а бороды, усы и даже брови брили, чтобы выглядеть моложе. Из подарков Маклая весьма ценились пустые бутылки: их разбивали и осколками брились безо всякого мыла, да так ловко, что никогда не царапались.

Во-вторых, никаких шкур. Мужчины носили маль — набедренную повязку из древесной коры, а женщины — передники из той же коры или крашеных мочалок, свисавших с пояса.

Главное занятие первобытных людей, особенно мужчин, — не сидение у костра, а сон. Они крепко спали ночью, а когда не было войны, общих работ или охоты, проводили во сне две трети дневного времени. Если они и сиживали вместе у костра, то недолго: потом каждый шел по своим делам, согреваясь на ходу тлеющим поленом или пучком палок — эти переносные грелки держали то у одной, то у другой озябшей части тела.

Собеседники Маклая говорили, что их деды помнили то время, когда люди вовсе не знали огня и ели мясо сырым. В горных деревнях уже научились добывать огонь трением, а прибрежные жители, если гас очаг, шли за огнем к соседям.

Из животных папуасы успели приручить лишь кур, собак и свиней. Куры были самыми дикими. Яиц папуасам не доставалось: птицы гнездились, неслись и высиживали яйца в лесу, а в деревню заходили кормиться. Собаки были не сторожами, а помощниками в охоте и… наиболее доступной мясной пищей: если гости приходили неожиданно и нужно было срочно угостить их. «Друзьями человека» были свиньи. Они бегали за туземцами по пятам, и папуасы питали к ним невероятную привязанность. Однажды Маклай увидел женщину, оплакивающую покойника, хотя все ее семейство было в добром здравии. Оказалось, издохла большая старая свинья. Маклай со смехом заметил скорбящей даме, что свиней много. «Ты зря смеешься, — был ответ, — эту я вскормила собственной грудью».

Папуасы предпочитали бусам из Европы самодельные. Туземные девушки готовили себе приданое с детства, делая украшения из разных раковин. Фото: AKG/EAST NEWS

Папуасы ловили рыбу, но не у всех были остроги, сети и корзины-верши. Маклай наблюдал самый древний способ ловли — ногами. Человек заходил в море по колено и ждал, когда рыба подплывет достаточно близко. Тогда папуас молниеносным движением придавливал ее ко дну ступней, а потом вытаскивал из воды, ухватив между большим и вторым пальцами ноги.

Периодически всей деревней вырубали каменными топорами участки леса под плантации. Выращивали бананы, батат, сахарный тростник, ямс и таро. От диких свиней посадки защищал переплетенный лианами нерушимый частокол: вкопанные тростниковые колья пускали корни. В рубке леса участвовали и дети, которых приучали к труду, едва они начинали ходить. Маклай отмечал: «…смешно видеть, как ребенок полутора или двух лет тащит к костру большое полено, а затем бежит к матери пососать грудь».

Руководил работами самый авторитетный человек в деревне. Он же командовал односельчанами в бою и вел от их имени переговоры. Его слушали добровольно, и ему можно было не подчиниться. В языке папуасов не было даже слова для обозначения такого неформального лидера.

Шаманов не существовало, так же как и вождей. Колдовство практиковал каждый в меру сил, а предков почитали сообща: мужчины украшали их статуями священную хижину, которая имелась в любой деревне и носила название «буамрамра». В ритуальной хижине останавливались важные гости (при посещении деревень Маклай обычно ночевал в буамрамре), там хранились нижние челюсти съеденных животных — в память о больших общих пирах — и музыкальные инструменты, которым приписывалась особая магическая сила.

Музыку считали явлением сверхъественным: она возбуждала танцующих и помогала в работе, задавая ритм. Маклай пишет, как однажды в лесу «наткнулся на троих туземцев. Один играл на папуасской флейте, состоящей из простой бамбуковой трубки, закрытой с двух концов, но с двумя отверстиями по бокам — внизу и вверху; двое других были заняты около толстого гнилого пня, который они прилежно рубили каменными топорами; рыхлая гниль так и летела в разные стороны. Из этой массы вываливались белые жирные личинки; они сотнями пробуравливали лежащий ствол. Порубив некоторое время, папуасы оставляли топоры и с большим аппетитом жевали и глотали толстые личинки, иногда обеими руками кладя их в рот. Поев достаточно, папуасы снова принимались за флейту и топоры. Они имели очень веселый вид, то лакомясь, то снова принимаясь за музыку».

Флейты, трубы и барабаны выносили из буамрамры завернутыми в листья, чтобы скрыть от женских глаз. Женщинам и детям запрещалось слушать музыку и входить в ритуальную хижину. Да они туда и не стремились: дикари были убеждены, что нарушителей табу ждут болезнь и скорая смерть.

Вообще, интерес женщин к прекрасному не поощрялся. На керамике, изготовление которой находилось в руках женщин, не было никаких узоров. «Зачем? — говорили папуаски. — Это совершенно излишне».

За Россию ответил

Как заметил Миклухо-Маклай, «в цивилизованных странах замки и полиция недостаточны», а туземцы, когда отправляются в дорогу, просто закладывают вход в хижину бамбуковыми палками — не от людей, а от животных. Моряков корвета «Витязь» такие запоры не остановили. Житель деревни Мале пожаловался Маклаю, что люди с корвета влезли в его закрытую хижину и забрали окам (барабан для танцев), а эту вещь надо выменивать в деревне Рай-Мана, где делают такие барабаны. «Другой также пристал, уверяя, что русские подняли его ненир (корзина для ловли рыб), вынули рыбу, а может быть, взяли и ненир или опустили его в нехорошем месте, так что после этого он не мог найти его. Третий заявил, что из его хижины взяли очень хорошее копье. Будучи уверен, что это не были выдумки, я обещал вознаградить за вещи, взятые «тамо-русс» (русскими людьми); зная, что окамы туземцами очень ценятся, я обещал дать за него топор; за ненир я предложил нож, а за копье мне показалось довольно дать три больших гвоздя… Мое решение, которого они, кажется, никак не ожидали, произвело громадный восторг. Меня, однако ж, немало удивило, что после 14 месяцев туземцы еще не забыли все происшедшее во время посещения корвета». Настолько странной казалась папуасам идея, что можно взять из чужой хижины вещь и потом не вернуть.

Панорама папуасской деревни на южном берегу Новой Гвинеи. Крыши хижин туземцев имеют сильный наклон, чтобы свободнее стекала вода во время частых и обильных дождей. Европейцы, возводившие свои дома под крышами более привычной для белых формы, скоро начинали жалеть о том, что не присматривались к местной архитектуре. Рисунок Н.Н. Миклухо-Маклая

Новогвинейское искусство любви

Женщины совершенствовались в другом искусстве. Привлекательность определялась в первую очередь размерами и формой ягодиц. «Мужчины находят красивым, если их жены при ходьбе двигают своими задними частями так, чтобы при каждом шаге одна из ягодиц непременно поворачивалась в сторону. Я часто видел в деревнях маленьких девочек, семи-восьми лет, которых родственницы учили вилянию задом; целыми часами девочки заучивали эти движения. Девушки, желающие понравиться папуасским юношам, должны это делать особенно демонстративно, и некоторые достигают в этом большого искусства. Что этот способ ходьбы неудобен, видно из того, что девушки, если нет мужчин или они не обращают на них внимания, начинают ходить проще, но стоит мужчине взглянуть на них, как женщины снова начинают двигать своими задними частями».

Однажды Маклай видел, как маленькая девочка в деревне Бонгу тренировала свои «задние части» день напролет: «Бедняжка была крайне утомлена, и я, еще не понимая тогда смысла этих упражнений, заметил туземцу: «Зачем она это делает? Она совсем устала!» — «О, это ничего, пусть продолжает, — услышал я в ответ, — ее муж будет ею доволен». Выяснилось, что эти упражнения есть не что иное, как подготовка к соитию. Папуасы убеждены, что «хорошо спать» можно с женщинами, которые играют ягодицами умело и сильно». Но как именно папуасы занимаются любовью, увидеть невозможно. Их интимная жизнь в самом деле совершенно интимна. Они обожают детей и делают для них игрушки, чего нет и у более развитых дикарей. Но при посторонних ребенка не станут ни целовать, ни гладить по голове. Жен любят и бьют куда реже, чем это делают европейцы. Однако никто не должен видеть, как мужчина ласкает или даже просто обнимает свою жену. Туземцы не знали никаких удовольствий, кроме половых, и относились к сексу очень серьезно.

Маклай с удивлением узнал, что у папуасов практически нет супружеской измены. И дело не только в отсутствии показных чувств. Папуас гораздо больше европейца нуждается в женщине, поскольку она работает на плантации и кормит мужа трудом своих рук. И мужчина готов защищать свою жену до последнего вздоха. Маклай невольно сравнивал папуасок, работающих на мужа не разгибая спины, и женщин христианской Европы с их показным целомудрием и готовностью любить за деньги. Сравнение выходило в пользу дикарей. К тому же девушки Новой Гвинеи весьма недурны собой. Это выяснилось на пятом месяце пребывания Маклая среди туземцев, когда ему впервые показали женщин. Прежде мужчины запрещали своим женам и дочерям приближаться к дому «человека с Луны». Сам же Мак лай, направляясь в деревню, громко свистел у околицы, чтобы женщины и дети успели от него спрятаться.

Так приходит земная слава

Маклай все больше увлекался этнографией людей, живших в каменном веке, но не забывал о расовом вопросе. Мужчины и женщины позволяли ему измерять свои головы и отдавали черепа предков в обмен на гвозди и красные ленты. Папуасы как на подбор были долихокефалами, прямо как нордическая раса. В декабре 1872 года, когда за Маклаем пришел клипер «Изумруд» и туземцы втащили на корабль носилки с обессилевшим от лихорадки ученым, кто-то из них принес три черепа, ставшие открытием. Их нашли в соседней деревне, и это были самые настоящие брахикефалы с широкими скулами. Из этого Маклай сделал вывод: «…размеры черепа дают важный, но не решающий признак для различения человеческих рас». Если даже среди чистокровных папуасов попадаются короткоголовые, то можно быть брахикефалом и одновременно стопроцентным немцем. Одним словом, невозможно с помощью линейки определить, является или нет данный субъект «истинным арийцем». Маклая доставили в голландскую колонию на Яве. Из-за лихорадки он не мог сам писать свои статьи — приходилось диктовать. А поскольку на Яве не нашлось человека, способного записать текст на русском языке, Маклай диктовал по-немецки и по-французски. В результате его сенсационные работы впервые увидели свет в Европе, и там он прославился раньше, чем на родине . Британский капитан Джон Морсби — тот самый, чье имя носит столица Папуа — Новой Гвинеи город Порт-Морсби, — вручил Николаю Николаевичу английскую карту, на которой побережье Новой Гвинеи у залива Астролябия называлось Maclay Coast (Берег Маклая). Так осенью 1871 года назвали эти места офицеры корвета «Витязь». Так они зовутся и сейчас.

Простой вопрос

Папуасы никак не могли решить, кем считать Маклая: великим волшебником или добрым духом? Однажды антрополог пришел в буамрамру деревни Бонгу, где при большом скоплении народа его старый приятель Саул задал вопрос, давно волновавший папуасов: «Маклай, скажи, можешь ты умереть?» «На простой вопрос надо было дать простой ответ, но его следовало прежде обдумать… Сказать нет нельзя, тем более что какая-нибудь случайность может показать туземцам, что Маклай сказал неправду. Скажи я да, я поколеблю сам значительно мою репутацию… Я встал и прошелся вдоль буамрамры, смотря вверх, как бы ища чего-то (собственно, я искал ответа). Косые лучи солнца освещали все мелочи, висящие под крышей; от черепов рыб и челюстей свиней мой взгляд перешел к коллекции разного оружия, прикрепленного ниже: там были луки, стрелы и несколько копий разной формы. Мой взгляд остановился на одном из них, толстом и хорошо заостренном. Я нашел мой ответ.

Сняв со стены именно это тяжелое и острое копье… я подошел к Саулу, следившему за моими движениями… подал ему копье, отошел на несколько шагов и остановился против него. Я снял шляпу, широкие поля которой закрывали мое лицо: я хотел, чтобы туземцы могли по выражению моего лица видеть, что Маклай не шутит и не моргнет, что бы ни случилось.

Я сказал тогда: «Посмотри, может ли Маклай умереть». Недоумевавший Саул хотя и понял смысл моего предложения, но даже не поднял копья и первый заговорил: «Арен! Арен!» (Нет! Нет!). Между тем некоторые из присутствующих бросились ко мне, как бы желая заслонить меня своим телом от копья Саула... После этого случая никто не спрашивал меня, могу ли я умереть».

1. Татуировка на бедрах пятнадцатилетней папуаски Джаму. Так украшали девушку, решившую, что она готова выйти замуж. Миклухо-Маклаю встречались «...женщины, украшенные татуировкой от лба до пальцев ног; иногда для татуировки бреют даже голову... из любви и даже страсти к украшению, и, действительно, татуированная туземная женщина, не только на мой взгляд, но и на взгляд многих других европейцев, производит гораздо более приятное впечатление...» Рисунок Н.Н. Миклухо-Маклая
2. Приятель Маклая папуас Саул из деревни Бонгу с декоративным гребнем, служившим ему вилкой во время еды. Пришел Саул и сказал: «Маклай, сколько у тебя жен, детей, внуков и правнуков?» Я посмотрел на него и невольно улыбнулся. «Где?» – спросил я. «Я не знаю, – ответил Саул. – В России, на Луне». – «У меня ни жены, ни детей нет», – сказал я... Поглядев на Саула и не доверяя что-то его серьезности, я пожелал знать, почему он думает, что я так стар. «Да ты никогда не бегаешь, не хочешь плясать, когда все старики у нас пляшут; жен не хочешь брать; седых волос на голове много, и ты не хочешь, чтобы тебе их выдернули». Рисунок Н.Н. Миклухо-Маклая
Фото: РУССКОЕ ГЕОГРАФИЧЕСКОЕ ОБЩЕСТВО (х2)

Нужны ли европейцам другие расы?

Некоторые ученые в XIX веке предлагали заселить весь мир представителями нордической расы, а «некультурные низшие расы» извести, как американских индейцев. Однако Маклай на себе испытал, какие лихорадки, невралгии и дерматиты донимают белого человека на Новой Гвинее (он прожил всего 42 года, и вскрытие показало, что поражены все важные органы), а папуасы в этих гиблых местах могут дожить до 50–60 лет. По этому поводу Маклай писал своему другу князю Александру Мещерскому, секретарю РГО: «Существование различных рас совершенно согласно с законами природы, приходится признать за представителями этих рас общие права людей и согласиться, что истребление темных рас не что иное, как применение грубой силы, и что всякий честный человек должен восстать против злоупотреблений ею». В том же письме Маклая есть пророческие слова: «…проповедуя истребление темных рас оружием и болезнями, логично идти далее и предложить отобрать для истребления всех неподходящих к принятому идеалу представителей единственно избранной белой расы. Логично не отступать перед дальнейшим выводом и признать ненужными и даже вредными всякие больницы, приюты, богадельни, ратовать за закон, что всякий новорожденный, не дотянувшись до принятой длины и веса, должен быть отстранен и так далее».

«Вечером, незваная, пришла Бунгарая»

Когда Маклай прожил на Новой Гвинее год, к нему явилась огромная делегация «авторитетов» из разных деревень. Их предложение показалось Николаю Николаевичу весьма странным: «...они хотели, чтобы я навсегда остался с ними, взял одну, двух, трех или сколько пожелаю жен и не думал бы уехать снова в Россию или куда-нибудь в другое место. Они говорили так серьезно, один после другого, повторяя то же самое, что видно было, что они пришли с этим предложением после долгих общих совещаний. Я им отвечал, что если я и уеду (в чем я нисколько не был, однако же, уверен), то вернусь опять, а что жен мне не нужно, так как женщины слишком много говорят и вообще шумливы, а что этого Маклай не любит. Это их не очень удовлетворило, но они остались во всяком случае довольны табаком, который я роздал членам депутации». То же предложение повторяли плачущие от горя приятели Маклая в день расставания, когда за антропологом пришел клипер «Изумруд». Николай Николаевич и сам не хотел уезжать, но у него закончилась хина, износились последние ботинки и не осталось патронов.

Истинную причину отказа от женитьбы на туземной девушке Маклай папуасам не объяснил — его все равно не поняли бы. Он удержался от искушения в районе своих исследований. Тем не менее однажды он был близок с папуасской девушкой. Это случилось через полтора года после разговора с «авторитетами», в 800 км от хижины Маклая, на противоположном конце Новой Гвинеи. Туда, на западный берег острова, регулярно приезжали малайские купцы, заходили пароходы, так что печься о расовой чистоте туземцев не было смысла. И Маклай не устоял перед чарами Бунгараи, первой красавицы деревни Кильвару.

«1874 год, 9 мая. Выкупался утром при рассвете — последствием была лихорадка. Вечером, незваная, пришла Бунгарая — я не мог воздержаться и отослать ее... предполагаю, что папуасские ласки мужчин иного рода, чем европейские, по крайней мере Бунгарая с удивлением следила за каждым моим движением и хотя часто улыбалась, но я не думаю, что это было только следствием удовольствия».

www.vokrugsveta.ru