Когда Адам пахал, а Ева пряла,

Не был ли мир подобьем идеала?
Побег лозы у скромного порога,
Над головой ни стронция, ни смога.

Из двух камней — простой очаг жилища,
Сработана соха из корневища.
И дерево греха плоды роняло,
Когда Адам пахал, а Ева пряла.

Чего ж, мой друг, нам не хватает ныне?
Когда посадки буйствуют в пустыне,
Когда растут без солнца и без тени
Гибриды трав и призраки растений?

Смотри, мой друг, как плод велик и матов,
От сточных вод, от жирных химикатов.
Смотри, как землю подставляя буру,
Долбим мы грунт и крепим арматуру.

Взрываем, жжём, как самозванцы-боги.
Железом жмут железные дороги.
Корчуем лес для горестного блага —
Нужны нам целлюлоза и бумага…

Уж под луною нам пространства мало,
Крепчает марсианский гул металла.
И, позабыв мелодию напева,
Уже давно прядет и пашет Ева.

Сильны ее предплечия и руки,
На ней пальто и джинсовые брюки,
Химическая прядь из-под берета
И над губой дымится сигарета.

Порой гнетет нас это и тревожит,
И ностальгия по былому гложет.
И манит свет далекого начала,
Когда Адам пахал, а Ева пряла…

Открытие, которое сделала для себя и для многих своих советских читателей Щипахина, состояло вовсе не в том, как, мол, хорошо было бы вернуться к традиционным ценностям, да вот, поди, уже не вернуться. Открытие состояло в том, что этот тревожный новый мир предстоит принять таким, каким он стал только что, на наших глазах, что от этой новой точки — курящей с крепкими предплечиями, глядящей из-под берета, и предстоит новая, не вполне еще понятная дорога.