-
Фото, Мотиваторы, Подборки
Притча.
Однажды ученик спросил дервиша:
- Учитель, враждебен ли мир для человека? Или он несет человеку благо?- Я расскажу тебе притчу о том, как относится мир к человеку, - сказал Учитель.
«Давным-давно жил великий шах. Он приказал построить прекрасный дворец. Там было много чудесного. Среди прочих диковин во дворце была зала, где все стены, потолок, двери и даже пол были зеркальными. Зеркала были необыкновенно ясные, и посетитель не сразу понимал, что перед ним зеркало, — настолько точно они отражали предметы. Кроме того, стены этой залы были устроены так, чтобы создавать эхо. Спросишь: «Кто ты?» - и услышишь в ответ с разных сторон: «Кто ты? Кто ты? Кто ты?» Однажды в залу забежала собака и в изумлении застыла посередине – целая свора собак окружила ее со всех сторон, сверху и снизу.
Собака на всякий случай оскалила зубы – и все отражения ответили ей тем же самым. Перепугавшись не на шутку, собака отчаянно залаяла. Эхо повторило ее лай. Собака лаяла все громче. Эхо не отставало. Собака металась туда и сюда, кусая воздух, ее отражения тоже носились вокруг, щелкая зубами. Утром слуги нашли несчастную собаку бездыханной в окружении миллионов отражений издохших собак. В зале не было никого, кто мог бы причинить ей хоть какой-то вред. Собака погибла, сражаясь со своими собственными изображениями».
- Теперь ты видишь, - закончил учитель, - мир не приносит ни добра, ни зла сам по себе. Он безразличен к человеку. Все происходящее вокруг нас есть всего лишь отражение наших собственных мыслей, чувств, желаний, поступков. Мир – это большое зеркало. Мы сами выбираем, в какой мир нам верить, в каком мире жить и созидать.
из Mary Kay Бизнес - группа "BUTTERFLY"
ТЕГИ:
добро, зеркало, Мир, Притча, Вера
Комментарии
-
Здоровье
Жизнь со шрамом: семь историй, оставшихся на теле
«В сознательном возрасте ты начинаешь понимать, что жизнь дала тебе ещё один шанс, значит, ты должен крепче за него держаться. Шрам для меня как тату, постоянное напоминание о том, что надо жить каждую секунду, что невозможностей нет»
Мы часто говорим об уникальных особенностях внешности и способах их восприятия, но шрамы — это отдельная тема. Они — свидетельство часто спрятанной, личной истории и напоминание о прошлом. Мы попросили семь девушек рассказать, как у них появились шрамы и как складывалась жизнь после этих очень непростых событий.
Катя Кермлин
Соосновательница проекта Nimb
Семнадцать лет назад на меня напал незнакомый мужчина. Я получила девять ножевых ранений, пять из которых были очень серьёзными. Он фактически перерезал мне горло, вскрыл живот. То, что меня удалось спасти, — большая удача и доблесть медиков. От последующих операций тоже остались шрамы. За четыре месяца до нападения мне удалили аппендикс, делал операцию заведующий хирургическим отделением — после неё остался очень маленький тоненький шов. Но я жаловалась: «Вот зачем он мне тут? Такой живот красивый был». А потом скорая меня ровно к этому хирургу привезла снова. Тогда мне всё зашивали как попало и ржали надо мной всё время: «Вот теперь не жалуешься?»
Мне сейчас кажется, что эта история повлияла на мою жизнь в лучшую сторону. У меня был очень короткий период паники на тему «как же теперь жить с этим всем?», который быстро закончился, потому что жить со шрамами намного круче, чем лежать в гробу например. В прошлом году в Лос-Анджелесе меня укусила оса, воспалилась половина ноги, дальше — скорая, остался шрам. Однажды я упала с лонгборда и прокусила губу, смотрела в зеркало и думала: «Блин, шрам останется». Дочь смеялась и говорила: «Камон, тебе пора перестать переживать из-за этого».
Очень важно сразу понять: что-то с этим сделать можно, а что-то нельзя — значит, и думать нечего. Я быстро поняла, что пластика не справится и никакого смысла в ней нет
Очень важно сразу понять: что-то с этим сделать можно, а что-то нельзя — значит, и думать нечего. Я быстро поняла, что пластика не справится и никакого смысла в ней нет. Даже если бы я очень хотела скрывать шрамы, вряд ли что-то из этого получилось. У меня всё в них: руки, шея, живот весь исполосован. Я никогда не скрывала их, купаюсь в открытом купальнике. Мои шрамы вызывают у людей любопытство — и это нормально. Я могу рассказывать всякие офигительные истории или интриговать. Чаще ничего не говорю — люди додумывают всякие автомобильные аварии или мистические происшествия.
Лена Кирюшина
Диджитал-директор «ведомостей»
Мой шрам со мной с двух лет — он остался после ожога. Я не помню, как это случилось, знаю только то, что рассказали родители. Был выходной, мама ещё спала, а папа пошёл со мной готовить завтрак. Я стянула с плиты кофейник с закипающим кофе и вылила на себя. Бабушка учила родителей, что ожоги обязательно надо мазать подсолнечным маслом — что они и сделали, потому что были в полном шоке. А этого делать категорически нельзя, сразу нужна только холодная вода. Из-за этого шрам на самом поражённом месте остался более глубоким. Потом были три месяца больниц, антибиотики и много чего ещё — говорят, врачи практически вытащили меня с того света, был поражён большой процент кожи. Родители чуть не развелись из-за этого, настолько они винили друг друга. В детстве меня дразнили словом «плешивая». Я помню, что переживала, но головой понимала, что те, кто дразнят, просто дураки. Потом в юности стало непросто появляться на пляже — казалось, что все на меня смотрят.
Когда мне было тринадцать лет, мама предложила сделать пластическую операцию и иссечь шрам на руке. Она очень винила себя, ей хотелось, чтобы дочка была идеальной. Я хоть и была уже достаточно взрослой, но думала — а вдруг очнусь после операции, а шрама уже нет, у меня ровное и красивое плечо. Но проснулась я в кровавой повязке и с болью. В итоге келоидный рубец вырос ещё сильнее и остался красным, не побелел — такое у меня свойство кожи, она предрасположена к рубцам. Операцию не стоило делать, особенно в том возрасте, но врачи не могли предсказать такого результата. Уже в более сознательном возрасте я ходила по врачам, искала любые способы избавиться от рубца, но сейчас решила, что пора остановиться.
Честно говоря, это очень серьёзный процесс, в котором я живу почти всю жизнь, — принять свой шрам как часть себя, как что-то, что делает меня только лучше и сильнее
Честно говоря, это очень серьёзный процесс, в котором я живу почти всю жизнь, — принять свой шрам как часть себя, как что-то, что делает меня только лучше и сильнее. Скоро уже год, как я начала ходить к психологу. Пришла я туда с совершенно другими проблемами, но история со шрамом и неприятием себя вылезла на поверхность достаточно быстро. Мы с психологом откопали ту сторону меня, которую я не хотела никому показывать: я представила её в виде грязного некрасивого горного козла с огромными закрученными рогами и длинной скомканной шерстью. А за этим козлом стояла девочка тринадцати лет, которую после операции в нужный момент не обняла мама. И ей тогда показалось, что весь мир отверг её. В тот день меня перевернуло по-настоящему — слёзы сложно было остановить. Но знаете, это нужно было пережить. Тогда, в кабинете психолога, я наконец сама смогла принять эту девочку. И понять, что никакой шрам не способен её испортить.
Дарья Мороз
Актриса театра и кино
Шрам у меня появился так: в шестнадцатилетнем возрасте я попала в аварию на снегоходе. Да, мы были с мамой, и она погибла (несчастный случай произошёл в феврале 2000 года, снегоход с актрисой Мариной Левтовой, её дочерью и бизнесменом Михаилом Рудяком, который был за рулём, упал в овраг. Левтову спасти не удалось, Рудяк умер от осложнений, полученных после аварии, в 2007-м. — Прим. ред.). Голова у меня была пробита в районе лба — как я теперь говорю, мне пробило третий глаз. Собственно, чтобы залатать черепушку, пришлось делать нейрохирургическую операцию. Обычно нейрохирурги делают шов по контуру волос, но я стала очень возмущаться и говорить, что я артистка и не могу заполучить шрам во весь лоб. Тогда они мне благородно сделали шов посреди головы, хотя это было не в их практике. Мы с папой завязали мне две маленькие косички в районе лба и ещё одну сзади, и мне сделали операцию.
Когда я блондинка и ношу длинные волосы, шрама вообще не видно, когда хожу с короткой стрижкой, как сейчас, то видно. В подростковом возрасте у меня ещё были какие-то комплексы по этому поводу, а сейчас я с ним уже сжилась. Всё-таки он со мной большую часть моей жизни. Я не обращаю на это внимания, в этом даже есть какой-то шарм. Окружающие могут даже не замечать шрамов, если ты с ними чувствуешь себя комфортно. Опять же со временем они становятся всё менее видны. Я до сих пор очень благодарна принимающему врачу, который шил мне лицо: я в полусознанке на него ругалась и просила зашивать мне глаз аккуратно. Это был очень приятный молодой врач, который, улыбаясь, всё мне прекрасно сделал.
Такие вещи, особенно в актёрской профессии, влияют разве что на самооценку. Я в последние шесть-семь лет совсем не парюсь на эту тему — наверное, это хорошо
Однажды, когда я снималась у своего папы, режиссёра Юрия Мороза, в фильме «Точка», я играла лысую героиню — это подразумевала её история. На лысине мой шов через всю голову был очень хорошо виден. Мы с художницей по гриму Таней Шмыковой подолгу его закрывали. Слои латекса мы аккуратно вкладывали в эту полосочку кожи, тонировали, потом опять накладывали латекс, чтобы голова была абсолютно ровной, как бильярдный шарик. Это занимало очень много времени. Но больше никаких особенных проблем у меня с этим шрамом не возникало.
Рита Кирпикова
Редактор отдела культуры m24.ru
Свой ожог я получила в довольно бессознательном возрасте, года в два, кажется. Вижу это как сейчас: бегу по коридору, сворачиваю на кухню, вижу маму и бросаюсь к ней. У мамы в руках кастрюлька с яйцом вкрутую (наверное, для меня) и кипятком, который тут же проливается мне на плечо и грудь. Потом меня, видимо, как-то неправильно лечили: я помню, как каждый день меня водили на перевязки и медсёстры отрывали бинты прямо с кожей. Это было гораздо больнее, чем кипяток. И поэтому на моём плече образовался келоидный рубец площадью с ладонь, при этом ужасно толстый — он постепенно растянулся, пока я росла.
Ожог надолго стал постоянной темой семейных разговоров. Расстроились все тогда, конечно, ужасно — вся семья, кроме меня. Мама ругала себя (совершенно напрасно), а бабушка обещала, что, когда я вырасту, мне сделают лазерную шлифовку, ведь я девочка и надо бы быть красивой везде. Я говорила: «Когда я вырасту, я сделаю на плече татуировку, раз кожа ничего не чувствует!» Чувствительность возвращается постепенно, кстати: сейчас, трогая себя за плечо, я хотя бы что-то ощущаю. Это интересно: один процент моей кожи живёт собственной тайной жизнью, что-то с ним происходит.
В школе часто спрашивали, что это такое, и это было довольно-таки тупо, но я упражнялась в остроумии в меру умственных сил — говорила, что это проказа, чума или сибирская язва
Мне никогда не приходило в голову, что со мной что-то не так. С тех пор как закончились перевязки, ожог не доставлял мне никаких неудобств. Татуировку я не сделала, потому что поняла, что мой ожог гораздо круче. Он кажется мне картой рельефа: немножко на Африку похож, немножко на Северную Америку с Мексикой. И ещё он, по-моему, очень секси. Кроме того — может быть, это прозвучит немного странно, — для меня это такой славный сувенир из детства. Ну было и было, почему бы это не запомнить.
Даша Евсеева
PR-директоР
Я родилась со сложным врождённым пороком сердца, поэтому неизвестно, сколько я могла бы прожить без операции. В детский сад меня не брали, моя мама, врач по профессии, с первых дней моей жизни посвящала почти всё свободное время моему лечению, папа постоянно работал, они частенько с братом жили без нас с мамой, пока мы были в больницах. Только с возрастом начинаешь понимать, как на самом деле было тогда нелегко всей семье. В 1995 году я чудесным образом попала в список детей, отобранный Фондом дружбы Родиона Нахапетова, и меня успешно прооперировали американские хирурги. Вообще, конечно, это всё — настоящее чудо. Ситуация, в которой в 1995 году рядом с Зеленодольском, где я родилась и жила до семнадцати лет, оказывается команда лучших кардиологов планеты и именно мне достаётся этот «лотерейный билет», абсолютно киношная. Но помимо «чудесной» составляющей был ещё и кропотливый труд по реабилитации такого ребёнка. Спасибо моим родителям за это и Родиону Рафаиловичу, конечно, за возможность. Уверена, что я и сама должна когда-нибудь создать подобный фонд.
Сейчас я активно скупаю красивые блузы и платья с декольте, и друзья говорят, что это красиво. В детстве всегда носила футболки и кофты без вырезов, но понимаю почему: дети порой могут быть жестокими
Хотя и тут мне повезло с друзьями — зная о наличии у меня шрама, никто никогда не докучал.
В сознательном возрасте ты начинаешь понимать, что жизнь дала тебе ещё один шанс, значит, ты должен крепче за него держаться, должен быть сильнее и постоянно делать больше. Шрам для меня как тату, постоянное напоминание о том, что надо жить каждую секунду, что невозможностей нет. А ещё однажды моя подруга, музыкант из Австралии, рассказывала мне истории о традициях австралийских аборигенов, у которых до сих пор практикуется шрамирование и рисунки охрой на груди во время обрядов инициации или установления связи души с внешним миром. Узнав, что у меня ровно такой шрам, она была удивлена и ещё часа четыре объясняла мне его уникальность и важность.
Таня Симакова
Главный редактор The Village
В общественном сознании существует представление, что кесарево сечение — это такая привилегия, лёгкие роды для ленивых матерей. Я с подобной точкой зрения столкнулась уже после того, как попала в детскую поликлинику на первый осмотр ребёнка, потом оказалось, что такой взгляд весьма распространён даже среди пользователей фейсбука.
Высказывания в таком духе вызывают у меня недоумение и гнев: как будто полостная операция — это что-то приятное и безболезненное. Хотя всё кончилось хорошо, наверное, это был самый страшный опыт в моей жизни. У меня была непростая беременность, и врачи мне сразу сказали, что, как правило,в моём случае делают кесарево. Но одно дело знать, как всё будет, а другое — то, как это всё происходит на самом деле.
Такая операция редко проходит под общим наркозом: обычно это местная анестезия, при которой нижняя часть тела полностью парализована. Ты, находясь в полном сознании, ощущаешь, как ноги и живот постепенно теряют чувствительность, как тело выходит из-под контроля. Ты не можешь двигаться или как-либо повлиять на ситуацию, в которой решается вопрос жизни и смерти для тебя и твоего ребёнка. Мне казалось, я сойду с ума от ужаса, и чтобы как-то отвлечься, я вслушивалась в лязг инструментов и подборку русской попсы, которая негромко играла по радио в операционной.
Шрам после кесарева — это не какой-то манифест для меня, но мне не хочется с ним ничего делать. Да, шрам некрасивый, но именно этим он напоминает мне, что всё в жизни имеет свою цену и своё значение
У некоторых женщин шрама почти не видно, кто-то делает косметическую операцию или камуфляж с помощью татуировок. Мой шрам находится достаточно низко, его мало кто видит, но зато я его вижу и чувствую каждый день. Он некрасивый, с каким-то синеватым отливом, верхняя часть как будто шире нижней и чуть-чуть нависает над лобком. Наверное, это потому, что кожа много раз растягивалась и сжималась. Первые пару месяцев токсикоз был таким сильным, что я почти ничего не ела и похудела килограммов на десять или пятнадцать, просто ничего не могла проглотить. Но моё тело и то, каким оно было, позволило выжить мне и ребёнку. Если бы я была конвенционально стройной девчонкой с обложки, тогда, скорее всего, один из нас бы не справился.
Яна Мандрыкина
Предприниматель
Шрам на ноге появился у меня очень эпохально: в свой день рождения, в центре своего собственного торжества, когда вокруг было около восьмидесяти человек, я оступилась на лестнице и сломала ногу. Потом мне сделали операцию, и с тех пор он со мной. Это не единственный шрам, у меня есть и другие. Шрам на лбу, например — это
история из детства. В Советском Союзе беседки в детских садах, в которых мы играли, делали по пояс бетонными. А я была подвижным ребёнком, и как-то, радостно бегая, упала и разбила себе голову так, что всё дошло до госпитализации. Тем не менее мои шрамы меня совершенно не беспокоят, и ничего негативного я в них не вижу.
За всю мою жизнь не было ни одного случая, когда мне пришлось бы испытать из-за шрамов неловкость или дискомфорт
Шрам на лбу забавно ассоциируется с Гарри Поттером, а тот, который на ноге, некоторые даже считают привлекательным. Сам факт их наличия мне не приходилось принимать или переживать — возможно, потому что у меня с детства их приличное количество, начиная с гигантского шрама после аппендицита. Конечно, сломанная нога — это довольно страшно, но оставшийся после операции шрам я считаю даже прикольным. Есть расхожая фраза, что шрамы украшают мужчину:
думаю, что они могут украсить и женщину — хотя я понимаю, что есть люди, которые страдают от них.
из Wonderzine.com
ТЕГИ:
ЗДОРОВЬЕ, Истории из жизни
Реклама
Комментарии
