А тут такое горе. Ничего вначале не предвещало беды. Заболел он чем-то простудным. День лечился, два… А болезнь все не отступала. Пошли они тогда к врачу. Тот заставил анализы сдать. Как пришли результаты, а там… четвертая стадия.

Машенька моя в моменте посидела. Как? Почему сразу же четвертая? И ведь не досмотрели… Здоровый мужик был, породистый… И такое происшествие.

Мы всей семьей бросились на помощь. Собирали информацию по крупицам. Наконец-то нашли в столице профессора, который только этими четвертыми стадиями занимался. Как за последнюю надежду ухватились за него. Крутил тот мужичек анализы и так, и эдак…

Потом позвал Машеньку в кабинет и говорит ей, спустив очки:

— Отсрочить могу! На месяц –два. В лучшем случае – целых три. Но не больше. Не питайте надежд. Не жилец он. Но ему этого не говорите! Пусть думает, что все будет хорошо!

Проплакала Машенька всю ночь, взяла волю в кулак, на рот повесила замок и с улыбкой поехала в больницу к мужу. Забрала домой его и до последнего дня была при нем. Все твердила, что он не умрет, а если и умрет, то и она за ним пойдет сразу.

Сама позвонила нам – оповестила, что ночью не стало. Мы приехали, а он омытый, побритый, переодетый. Машенька возле него сидит да песни, его любимые, поет. Подумали, что рассудком тронулась.

Но нет, глаза сухие холодные. В них вся вселенская тоска. На кладбище стояла да все контролировала, чтобы как полагается отправили.

— Он у меня такой аккуратист был! Ни соринки, чтобы ему в могилу не упало. Нельзя! – все шептала при яме.

Как только опустили его да засыпали сырой землей, начала она голосить. Так страшно. Как раненое животное, как мать, потерявшая ребенка…

Думали, если честно, что сорок дней она не переживет. Вообще не спала, а если засыпала, то начинала мужа звать. Говорила, он к ней по ночам приходит и запрещает за собой идти. А она все просит, чтобы ее забрал.

Родители уже не знали, что делать. И в церковь молебен подавали, и к бабкам ее вещи возили. К психологу обратились, тот таблеточки выписал, сказал должно полегчать. Но не помогли ей те чудо-таблеточки. Сидит все в окно смотрит, а слезы стекают по щекам прям с душой…

Помянули усопшего. На обеде сидела сама не своя. И тут маме идея пришла. Говорит, давай дочь мы вас вдвоем в теплые края отправим, к морю. Смотри, как младшая побивается, не приведи Господи скоро и ее хоронить станем.

Сказано – сделано. Уже у нас билеты на руках, сидим в аэропорту, на людей смотрим. Оживилась Машенька, глаза пару раз улыбнулись. Даже пошутить попыталась.

Прилетели быстро, заселились в номер и вперед на пляж. А ей снова тяжело стало. Натянула она на себя купальник – ну просто скелет из кабинета биологии, только с кожей. Глаза грустные, в море смотрит, камешки руками теребит.

Жалко мне Машеньку. Пытаюсь ее разговорить. Взбодрить. Да слов не нахожу. Такое горе большое – не в силах она его нести самостоятельно.

— Я поняла только, что потеряла, когда оно ушло… Вот так сижу и вспоминаю, как огрызалась по мелочам, как психовала, когда задерживался. А ведь любить надо было. Целовать… Я на него так обижалась, когда он выпивший домой приходил. А больше не придет. Лучше бы приходил – все бы простила, если бы знала.

У Маши слезы. Они соленые, как море. Маша очень красивая, но такая несчастная.

— Ты чего плачешь? Отпусти-ка свое горе в море. Вот так рукой его туда забрось… — пришла к нам большая тетушка с явно выраженным лишним весом. – Смотри, какая ты худышка. Давай я с тобой своими телесами поделюсь. Или наливкой. Я из дома привезла! В этой Турции все равно ничего приемлемого нет…

Отвожу в сторону тетушку. Понимаю, что она все это делает только из самых добрых побуждений. Но Машеньке не до того… Слишком у нее болезненное горе.

Люди на пляже расходятся. Близиться полдень. Машенька даже не купается. Все сидит под зонтом да камешки перебирает. Грустный сутулый сморчок… А ведь еще полгода была первой красавицей на районе. Вот как горе с нее силы выпивает.

Не хочет Маша идти с пляжа. Сидит и любуется волнами. Пусть солнце и палит все кругом, все равно к ним прислушивается. А может быть шепотом им рассказывает о своем горе…

Ночь – самое страшное время. Машенька не спит, а все смотрит в потолок. Прошу ее поговорить. Не хочет. Тишины нет, с кафешек доносятся чьи-то пьяные вопли и песни.

— Им хорошо! У них есть силы гулять! А у меня горе. Я его лелею и берегу. Как думаешь, он меня видит? – с надеждой спрашивает Машенька.

— Думаю да… — отвечаю я. Как жаль, что его нет рядом. Он бы нашел нужные слова. А у меня все не получается…

На утро просит пойти в церковь. Находим ее. Старенькая и православная. Множество послушников и народу набилось не мало. Все прикладываются к иконам, хористы поют.

Машенька держит огромную свечу. Машенька плачет. Машенька просит вернуть ей его.

Служба в разгаре. Вдруг к ней подходит священник и забирает на исповедь. Машеньке становится легче. После церкви поела и даже днем поспала.

Вечером просит пойти в кафе и прогуляться по набережной. Ищем заведение без музыки и пьяных воплей. На мое удивление находим.

Такое маленькое и уютное кафе, столики сразу же возле моря. Обслуживает сам хозяин. Долго смотрит на Машеньку, потом берет ее за руку и говорит:

— Я дочь потерял! Думал, жизнь моя закончилась. Но вот пришло мне озарение. Открыл кафе, постоянно работаю. И становиться легче. Боль невыносимая, но терпимая.

Машенька с благодарностью смотрит на мужчину.

— А почему они не забирают нас к себе?

— Наша миссия еще здесь не закончена… Они заберут, но только тогда, когда придет время. – мужчина поцеловал руку Машеньке и добавил. – А давайте я вас угощу хорошим домашним вином. Из слив. Их так любила моя Мария.

У Машеньки глаза на мокром месте. Вино расслабляет. Даже в тарелке чуток поковырялась. Может, еще не все потеряно.

— Он всегда будет со мной! – шепчет Машенька по пути домой. – Можно я прилягу! – и ложиться на шезлонг. Я укрываю ее пледом, а сама спускаюсь к морю. Оно такое теплое, а волны такие нежные.

Я стою на берегу и глотаю слезы. Я молюсь морю. Прошу об одном – чтобы она справилась! Чтобы к ней прибыла его сила. Ведь это возможно?!

mirdevchat.site