Житейский рассказ, от которого перехватывает горло и становится трудно дышать. Такое тоже бывает...
В нашем дворе ее по-бабски жалели: пропадет без мужика... Худые ножки «развал-схождение», руки в заусенцах, к тому же косоглазие. Говорили, что это от того, что отец пил. Тогда их собственный мир казался справедливым и безопасным. Но я-то знала, что это неправда, я его видела.
Я не следила специально, случайно увидела, как ее мама прячется. Ленина мама была тогда в 10 классе - легинсы в обтяг, обруч на голове, а я в третьем – форма, косы с бантиками, и между нами лежала целая пропасть-вечность.
Я называла ее на вы: - Здравствуйте!
Она ласково отвечала: - Привет!
Она мне казалась такой взрослой тогда… Десятиклассница!
Тем более, что уже к 16 годам она расцвела тем скромным цветом, которым цветут бедные девочки-бесприданницы. Одни и те же замусоленные легинсы, серая куртка, да коса да пояса – вот и все ее украшения. Больше – где взять?
Папа - дворник, из спившейся интеллигенции. Не принял перестройку и запил. Мама-уборщица. Та покрепче на ногах стоит, в бутылку не лезет, да только толку, если голод в стране. Макароны утром, макароны на обед, макароны остались на вечер. Обидная присказка «из неблагополучной семьи». Но только если у тебя наивное юное личико и пара маленьких упругих грудок-яблочек, охотники найдутся. Нашелся вот.
Я бежала за мороженым тайной тропой, под липами, чтобы мама не запретила холодное. А они там прятались, обжимались. Она такая бледная, невинная, наивная. А он лет сорока, с потрепанным портфелем, и я запомнила этот портфель четко, почти фотографически, и лысеющую его голову, и руки скользили по ее лицу, и губы, и что-то еще скользило. И все это сливалось в любви, под этими удушливыми вонючими липами.
Она потом изловила меня на лестнице, на серой бетонной лестнице нашего подъезда. И просила не говорить, и маме не рассказывать, заругает, женатый. Но он жену бросит скоро, он женится, мы вместе будем. И вот тогда можно рассказывать, а сейчас нет.
▼ Читать далее
