Илья Репин назвал свой дом “Пенаты” в честь римских домашних божеств. Екатерина Голицына и Егор Ларичев фантазируют о том, какой была жизнь в гостеприимном доме великого художника.

Оживление за круглым столом достигло апогея, когда на второе подали жаркое из морковного зайца. Разношерстная компания во главе с вихрастым хозяином дома слушала лекцию физиолога Ивана Павлова, которому, по его словам, вполне успешно удалось приучить подопытного щенка к питанию свеклой, картошкой и прочей “вегетарианской” пищей. Особенно внимательно слушала доктора строгая супруга хозяина – Наталья Нордман-Северова: она полагала, что овощная диета спасет Россию от голода, и именно с ее нелегкой руки в доме не ели мяса.

Исаака Бродского мутило. Последние два дня он прожил на кипятке. “Водяная диета” была скорее вынужденной и позволила наскрести на билет третьего класса до дачной Куоккалы, куда он приехал к своему учителю – Илье Репину, чтобы показать последние рисунки. На этот раз Репин встретил его ласково (а в прошлый вторник выгнал с порога, наказав приезжать в среду – приемный день), но тут же как бы и забыл: чухонские землекопы пришли к нему копать колодец. До обеда занятый все новыми и новыми делами, Репин откладывал просмотр и, мило улыбаясь, убегал куда-то. И вот теперь это вегетарианское мучение: сначала травяные щи, теперь морковный заяц. Даже общество – когда еще окажешься за одним столом с большущим Шаляпиным, новомодным поэтом и целым квартетом знаменитых музыкантов – не искупало физиологического ужаса, с которым голодный организм Бродского воспринимал эту странную пищу.

1909 год: гос­ти Ре­пи­на за ве­ге­та­ри­ан­ским ужи­ном.

Устав бороться с собой, молодой живописец подцепил изрядный кусок жаркого и попытался скормить его шаляпинскому мопсу – он болтался тут же, под ногами у собрания. В отличие от подопытного павловского щенка, животное отнеслось к странному угощению адекватно – попросту его проигнорировав. Хозяин исподтишка кормил его ветчиной, доставая ее из объемистого кармана халата. И если бы не чай с пряниками, на которые, как отметили за столом все, любимый ученик Репина, будущий соцреалист Исаак Бродский особенно налегал, “гостевая среда” в Куоккале (ныне – Репино) закончилась бы для него голодным обмороком.

Сто­ло­вая. На сте­не — пор­т­ре­ты же­ны ху­дож­ни­ка и его до­че­рей, Веры и На­ди, а также по­сто­ян­ных гос­тей “Пе­натов”, в том чис­ле по­эта Кор­ней­чу­ка (Кор­нея Чу­ков­ско­го).

Во второй половине дня жизнь стала налаживаться – все разбрелись кто куда, а они с Ильей Ефимовичем, взяв этюдники, гуляли в дюнах у Финского залива, рисовали натуру. Репин ловко поймал первую весеннюю ящерицу, гревшуюся на камне, а потом они еще долго разговаривали, шутили и делились мыслями. Художник рассказал ученику недавний политический анекдот из собственной практики: ему поступил высочайший заказ – изобразить императрицу Марию Федоровну. Отказаться было нельзя. Но, придя на сеанс, без всякой задней и тем более “социальной” мысли профессор Академии художеств изобразил то, что видел перед собой. А именно “злющую беременную немку, в лице которой было что-то змеиное”, за что и был ласково спроважен прочь из дворца. Рассказывая, Репин громко хохотал, как ребенок радуясь, что верность натуре в очередной раз спасла его от конъюнктурного заказа.

1913 год: Ре­пин в своей зим­ней мастер­ской пишет знаме­ни­тый портре­т Фе­до­ра Ша­ля­пи­на.

Последние рисунки Бродского художнику понравились, и он показал ученику серию этюдов берега взволнованного Финского залива. В эту весну среди студиозусов и курсисток распространилось поветрие – перепрыгивать волны, промокая с ног до головы. Об этом и сам Исаак читал в газете, в разделе городских происшествий, – нагулявшись в выходные, треть студенток старшего курса Смольного института слегла с горячкой и на занятия не явилась. И название будущей картины было придумано: “Какой простор!”

“Пе­на­ты” — это в сущно­с­ти да­ча: уютный дом со смеш­ны­ми крыша­ми и садовой ме­бе­лью.

Может быть, к своей задумке Репин относился пока несерьезно, а может быть, весна так на него действовала, но он впервые открывал перед учеником свои планы. Бродскому это было приятно и странно: всем была известна скрытность живописца, его ревнивое отношение к несостоявшимся замыслам и витающим в воздухе идеям. А дверца в “тайную мастерскую”, куда даже из близких творца мало кто заходил, была единственной закрытой дверью в открытых всему свету репинских “Пенатах”. Переживая периоды затворничества, именно здесь Репин оставался наедине с собой, сутками и неделями выписывая и переписывая один сюжет, изнуряя себя работой. В это время по дому ходили тихо, чтобы его не отвлекать. Изредка, особенно беспокоясь о судьбе родителя и мужа, дочь Вера и жена Наталья выходили в сад. И неизменно видели одну и ту же картину: длинный силуэт, прыгающий вверх и вниз по ступеням стремянки, то плавные, то порывистые движения руки с кистью, палитра, висящая на шее художника, как лоток коробейника.

1905 го­д: Илья Ре­пин и На­та­лья Нордман-Се­ве­ро­ва в “Пе­на­тах” с гос­тя­ми — Мак­си­мом Горь­ким и его воз­люб­лен­ной, ак­т­ри­сой Мари­ей Ан­д­ре­е­вой.

Переменчивость настроения отразится потом на отношениях Репина с советской властью. После революции Куоккала, а вместе с ней и “Пенаты” отойдут к Финляндии. Стареющий вдовый художник, живя в двух часах езды от Петербурга, окажется за границей, в эмиграции. Он будет жаловаться Ворошилову, что остался без средств. Страдать без друзей и общества, отказываться от звания народного художника. Он так и не вернется в Россию.

Ка­би­нет Репина. За этим сто­лом худож­ник ра­бо­тал над ту­ше­вы­ми и ак­ва­рель­ны­ми ри­сун­ка­ми. На по­до­кон­ни­ке — стату­эт­ки дру­зей и зна­ко­мых Ре­пи­на: Вла­ди­ми­ра Ста­со­ва, Льва Тол­сто­го, Ни­ко­лая Ру­бин­штей­на, Дми­т­рия Мен­де­ле­е­ва, Фе­до­ра Ко­ни и Ва­си­лия Су­ри­ко­ва.

Репин умер в “Пенатах”, завещав похоронить себя без гроба и прямо в могилу посадить дерево. И через десять лет, после Финской войны, его могила оказалась на территории России. “Пенаты” были полузаброшены. Во время Отечественной войны они сгорели дотла. Потом дом был воссоздан и стал музеем Репина. Но все это будет потом, а пока ветерок переметывал по складкам дюны песок, а освобожденная ящерка снова грелась в лучах заходящего уже солнца.

1913 год: Репин с гостями у садовой беседки в “Пенатах”.

Вечером в стеклянной гостиной горело электричество. Длинный молодой сосед хозяев, поэт по фамилии Корнейчук, выразительно-дребезжащим голосом читал публике “Дон Кихота” – любимую книгу Репина. Наигравшись с брылястым мопсом, Шаляпин пел под аккомпанемент рояля. Репин рисовал что-то из головы. Иногда подсматривал интересные или типичные позы гостей. Кидая быстрый, почти незаметный взгляд, он тут же фиксировал происходящее в альбоме “ручным” карандашом. На диване Бродского быстро сморило – первой мыслью при пробуждении было: “Человек-пружина”. Механистическая метафора материализовалась перед лицом в виде пружинистой бороды Ильи Ефимовича. “Да вы же спали, батенька!” В альбоме Бродский углядел лишь свои по-девичьи длинные ресницы, коих ужасно стеснялся. Потом были свечи, хаос лестниц, теплая постель.

Ре­пин по­се­лил­ся в “Пе­на­тах” в 1899 году и пер­вое время ра­бо­тал на вось­ми­гран­ной ве­ран­де. Иногда он ус­т­ра­и­вал в этой ком­на­те кол­лектив­ные се­ан­сы живопи­си со сво­и­ми гос­тя­ми-худож­ни­ка­ми.

Спали у Репина с открытыми окнами, и Бродский проснулся простуженным. Из окна он увидел Репина, уже возвращающегося с покупками из лавки “Меркурий”. В “Пенатах” он сам был ларом – хранителем очага. Бродскому предстояла обратная дорога в Петербург, а Репина после “открытой среды” ждал “акварельный четверг”. К которому он уже шел – со связкой бубликов и фунтом масла в руках.

В при­хо­жей пла­кат: “Сни­май­те паль­то и ка­ло­ши са­ми! От­кры­вай­те дверь в сто­ло­вую са­ми! Бей­те ве­се­ло креп­че в Там-Там! Са­ми!”

www.admagazine.ru