О внешности, внутренней чистоте и церковном «дресс-коде».
Бог, семья, карьера — так выстраивает для себя приоритеты Наталья Арсеньевна Головко, в прошлом актриса МХАТа, сегодня бизнес-леди, консультант по красоте и… исполняющая обязанности «доброжелательной дежурной» в больничном храме.
О том, какое значение для женщины имеет внешность, старомодны ли чистота и целомудренность и почему не стоит идеализировать эстетику прошлого — наш с ней разговор.
Мать — народная артистка РСФСР и театральный педагог Кира Николаевна Головко, широко известна по роли графини Ростовой в фильме «Война и мир». Отец — Арсений Григорьевич Головко, бессменный командующий Северным морским флотом во время Великой Отечественной войны, умер в 1962 году (предположительно от лучевой болезни после испытаний ядерного оружия на Новой Земле). В свое время семья жила в знаменитом Доме на набережной.
В 1974 году Наталья Арсеньевна окончила Школу-студию МХАТ, 15 лет играла во МХАТе. Сегодня вместе с мужем руководит студенческим театром при МГИМО. Консультант по красоте компании Mary Kay. Духовная дочь епископа Пантелеимона (Шатова). Раз в неделю дежурит в больничном храме в качестве катехизатора или «доброжелательной дежурной». Воспитала сына и дочь.
— Наталья Арсеньевна, Вы помогаете в храме — по мнению многих, это территория запретов в том, что касается внешности. И, вместе с тем, Вы — консультант по красоте, имеете дело с косметикой. Нет ли тут внутреннего раздвоения, противоречия?
Конечно, если б внимание к своему внешнему виду было последним, что стояло бы между нами и Богом, — я понимаю: да бросить, конечно, это дело! Но это совсем не так. Для меня — противоречия нет. Когда я выбирала профессию «консультант по красоте», я уже давно была в Церкви, и внутренних сомнений в том, что женщина должна за собой ухаживать, у меня не возникало. Огромное количество светских, нецерковных женщин в России не считают нужным следить за собой, и, мне кажется, от этого они не становятся ближе к Богу ни на один сантиметр. Поэтому раздвоения никогда не было. Но вот перед тем как спросить благословение у духовника, я, конечно, порядочно волновалась.
— На Ваш взгляд, это вопрос, требующий участия духовника?
Вообще, я думаю, человек, который давно в Церкви, во многом должен быть сам себе критерием, и спрашивать у духовника: «Благословите открыть форточку», когда ты 10 лет исповедуешься и причащаешься, уже странно. Но если речь заходит о действительно важных в жизни решениях — другое дело! Поэтому, когда встал вопрос, становиться ли мне профессионалом в индустрии красоты, я спросила владыку Пантелеимона (Шатова), тогда еще отца Аркадия, он был моим духовником. Батюшка взял с собой на Афон статьи про компанию, в которой я собиралась работать, почитал, сказал, что выглядит все очень достойно. А потом задал грозный вопрос, которого я боялась: «А что с декоративной косметикой?..»
«Вы знаете, — ответила я дрожащим голосом (я его очень уважаю, но все-таки тогда постаралась настоять на своем), — если женщина не пользуется декоративной косметикой, я никогда не буду ее уговаривать. Но если уже пользуется, то я постараюсь научить ее делать это ненавязчиво и деликатно».
— К декоративной косметике многие относятся отрицательно, недаром часто называет ее «штукатуркой». Это ведь не просто так — как Вам кажется?…
Но ведь и дом штукатурят, делают краше! Мне кажется, пока наше лицо не светится, как у Серафима Саровского, почему же его нельзя украсить, позаботиться о нем?
Да, если подходить строго формально, то придется сказать, что в этом есть некое лукавство, желание казаться лучше, чем мы есть. Если подходить формально, то и каблуки, получается, лукавство: ими мы зрительно делаем ноги длиннее; и хорошо сшитое платье определенной раскраски и цвета и фасона — тоже лукавство, потому что им мы скрываем недостатки фигуры.
Но я думаю, что формальный подход тут не годится. На мой взгляд, здесь дело в другом…
— В чем именно?
Я много думала и читала на тему красоты, женственности, и пришла к выводу, что внешность — это женский способ общения с миром, наш разговор с окружающим миром. Если мужчина прямой, прагматичный, жесткий, даже, может быть, грубоватый, то женщина просто другая. И было бы, мягко говоря, странно, если б она походила на мужчину прямотой, рассудочностью.
На мой взгляд, для женщины внешность всегда имеет значение. Она может сказать, что рада и довольна жизнью, счастлива, что у нее все хорошо — элементами своего костюма, прически, в конце концов, своей декоративной косметики. «Пусть не думают, что многодетные живут плохо», — говорила одна матушка, у которой к тому моменту было уже четверо детей, и подкрашивала реснички, когда выходила с малышами на улицу.
Мне кажется, это желание нести в окружающий мир какую-то гармонию, и оно естественно для прекрасной половины человечества. Когда мы хорошо, продуманно, аккуратно одеты, причесаны, когда у нас свежее лицо — по-моему, это правильно. Тем более, в окружающем нас безумном мире. Напротив, в отказе от ухода за собой может крыться гордыня: «А вы примите меня такой, какая я есть!»
Говорят, женщина должна, прежде всего, обладать внутренней красотой, любить, быть жертвенной. Но посмотрите, сколько хмурых лиц на улицах, в московском метро: какая война случилась? Кого похоронили?! Жертвуют-то от полноты, надо чтобы было, что отдавать, а когда нет никаких сил (и это бросается в глаза по одному внешнему виду!), какая может быть жертвенность?..
«ФЕЙС-КОНТРОЛЬ» НА ПОРОГЕ ХРАМА
— Многие женщины, которые следят за собой, в храм все же стараются одеться не так, как обычно: неброско, не слишком красиво, чтоб никого не смущать. Как Вы на это смотрите?
Конечно, в этом есть смысл: слишком броская одежда будет отвлекать «некрепких» прихожан. Я помню, как к нам в храм зашла на службу девушка в псевдорусском сарафане, подчеркнуто стилизованном, даже вычурном. Мне это сразу бросилось в глаза, выбило меня из колеи. Но это же говорит не о ней, а обо мне, о том, что я готова в любую минуту всех пересчитать и сказать: «У этой то не так, а у той это не эдак». Будь я по-настоящему в службе, в молитве, меня нисколько бы не отвлек никакой сарафан…
Понятно, что юбка должна быть длиннее и свободнее — чтоб и наклониться, и встать на колени было удобно и прилично. Но это не значит, что она должна быть некрасивой. Понятно, что голова должна быть покрыта, но почему обязательно и непременно платком? Первоначально это был элемент крестьянской одежды…
Посмотрите на фотографии императрицы Александры Федоровны или великой княгини Елизаветы Романовой, прославленных в лике святых: как изящно они одевались! Говорят, великая княгиня Елизавета много времени проводила перед зеркалом — положение обязывало, она должна была продумать каждую деталь своего облика. Но даже став монахиней, она выглядела великолепно: всегда опрятно и со вкусом одетая. И фасон ее знаменитого белого одеяния, как и форму сестер Марфо-Мариинской обители, придумал сам Нестеров.
Я помню, у нас в спектакле «Иванов» было одно настоящее, реставрированное платье XIX века, которое действительно когда-то кто-то носил. Это же бездна тонкости и вкуса! В перерывах между репетициями мы с коллегами рассматривали это платье: как элегантно оно сделано, с какими отделками, с какими вставочками… Сегодня эта элегантность, эта тонкость не востребована.
— Может быть, это было прерогативой высшего сословия XIX века? Сегодня его нет, а потому нет и не может быть и подобной культуры одеваться.
Я могу привести пример из нашего времени: мой театральный педагог, Софья Станиславовна Пилявская, тоже была удивительно красивая, элегантная женщина. Я помню, как она даже курила элегантно, «Герцеговину флор», с мундштуком, хотя при этом говорила: «Никогда этого не делайте!» Она привыкла курить, когда были голодные времена, чтоб заглушать чувство голода, а разучиться так и не смогла… Дело в чувстве стиля, оно тогда воспитывалось и было живо еще в поколении моих родителей, а сегодня, мне кажется, оно утрачено. И некоторые привычки нашей Церкви, к сожалению, во многом из советского периода.
— Вас это удручает?
Да, это печально. Мне кажется, часть людей пришла в храм, тоскуя по жесткому руководству. Им очень не хочется самим отвечать за свою жизнь, а гораздо легче жаловаться, чем самостоятельно делать выбор, принимать решения и отвечать за них — это, я считаю, черта нашего поколения. И когда я вижу, что в храме все серенько и черненько, одинаково, уныло, у меня сразу возникает вопрос: чего люди здесь ищут? Социалистическую общность, когда все одинаковые, и никто не выделяется?.. А ведь каждый для Бога — неповторимая личность! Индивидуальность не является каким-то злом. У Льюиса есть автобиографическая книга «Настигнут радостью». И вот как бы хотелось, чтобы эта радость — радость быть христианином, радость каждодневного «Верую!» — настигла бы всех нас по-настоящему!
Вы знаете, как-то в проповеди владыка Пантелеимон сказал: «Если бы мы сегодня увидели святых, мы бы очень удивились. Потому что это не мрачные аскеты, они были очень радостными, светло настроенными и энергичными людьми». Я думаю, это действительно так! В них действительно, наверное, чувствовалась энергия и сила, а не наша привычная изможденность, когда мы «Христос воскресе!» крикнуть как следует не можем.
— Разве в Церкви Вам не встречались светлые и радостные люди?
Конечно, встречались. Для меня одним из образцов настоящего христианского духа, настоящей внутренней радости и смирения была тетя Нюра. Наверное, точнее будет сказать баба Нюра, потому что она была уже в почтенном возрасте. Без улыбки я ее не видела никогда! И никогда она в «мешках» не ходила — всегда симпатично, даже нарядно одета, всегда в белом, аккуратном платочке. Заметьте: в белом, не черном. Можно было любоваться, как она слушает богослужение, как разговаривает с молодыми девчонками. Прожила трудную жизнь — она работала без выходных дояркой в колхозе — но всегда светилась радостью и доброжелательностью.
БОГ, СЕМЬЯ, КАРЬЕРА
— Это упрощение, но все-таки среди православных существует некий устойчивый стереотип: вера, семья, жертвенность — с одной стороны, внимание к себе и своей внешности — с другой…
Вы знаете, как это ни странно прозвучит, но о том, что для женщины крайне важна семья, я услышала именно в своей косметической компании. Это для меня было настоящим открытием! Поскольку в театральных кругах семья всегда считалась помехой. Например, когда стало известно, что моя мама беременна вторым ребенком, Алла Константиновна Тарасова, народная артистка СССР, подошла к ней и сказала: «Ты кончилась как актриса».
И когда родился мой сын, я через месяц после его рождения вышла на работу в театр и радовалась, что у меня пропало молоко и мне не надо его кормить! А потом, кажется, всю молодость только и думала, куда бы сына деть на время моих репетиций, съемок и спектаклей! Хотя я его всегда очень любила…
В 1990-е годы я прочитала автобиографию основательницы компании, Мэри Кей Эш, и очень удивилась тому, как она построила свою шкалу ценностей: «Бог, семья, карьера». В России эти ее слова исказили: перевели как «вера, семья, карьера», в смысле «вера в себя» — у нас же толерантность, светское государство… Но я-то читала эту книгу в оригинале, и там ясно написано «God» (Бог. — Ред.). Мне очень близка эта философия, я поняла, что я в этой профессии, в этой компании на своем месте. И свою дочь, родившуюся в 1993 году, растила уже совсем по-другому: это стало самым главным делом в моей жизни!
— Для сферы бизнеса, предпринимательства такая шкала ценностей звучит непривычно…
Да, но она работает! Женщине незачем в жертву карьере приносить свою семью. В этом смысле я искренне восхищаюсь национальными лидерами нашей компании. Многие из них уже в зрелом возрасте очень хорошо выглядят (при том, что колоссально много трудятся), а мужья и дети обожают их и восторгаются ими. Кстати, немало этих женщин, поднявшихся в своем бизнесе очень высоко, приходят в храм. И, что очень важно, я не вижу в них черт портрета Дориана Грея, которые проступают с возрастом.
— Что Вы имеете в виду?
Как говорила Коко Шанель, к 40 годам женщина имеет то лицо, которое заслуживает. С возрастом все пороки становятся видны — я наблюдала это на лицах многих людей искусства, поскольку работала в театре — это действительно портрет Дориана Грея. Есть, напротив, удивительные лица, удивительные известные люди — каким был, например, Иннокентий Смоктуновский, необыкновенный актер и человек. Каким он был в жизни, таким оставался и на сцене, и наоборот — как-то внутренне светел, чист, благороден.
О «БЕЛЫХ ВОРОНАХ»
— Чистота написана на лице человека?
Конечно! Тут ничего не надо придумывать, не надо чистоту демонстрировать черными платками, закрытыми наглухо кофтами. Вы знаете, я запомнила фразу, которую часто повторяла моя бабушка: «Женщина должна поставить себя так, чтоб иметь возможность войти в ресторан одной и выйти одной». То есть, чтоб никому в голову даже не пришло, что к ней можно подсесть или пристать, что она может позволить себе какой-то флирт. Конечно, заговорить с кем-то она может, но должна иметь возможность уйти одна, если хочет. Это мне запомнилось…
И, видимо, это отношение как-то мне передалось с молоком матери. Так что на театральном курсе я вдруг оказалась «белой вороной» — не получалось у меня быть как все. До поры до времени сокурсники про меня говорили: «Ну что, водочки? А девушкам «Фетяску» (это сухое вино). А впрочем, это только для Головко». Я обижалась, мне хотелось от этого избавиться! Было ужасно стыдно, что я выросла такая «отсталая», такая «перестарка» — в 19 лет все еще девушка.
«Белых ворон» на нашем курсе было двое: еще одну девочку, петербуржанку, тоже «ломали», потому что на ней была написана чистота, неиспорченность, удивительная наивность, какое-то внутреннее благородство. Я помню, студентки, которые вместе с ней жили в общежитии, однажды заперли ее в комнате и сказали через дверь: «Пока матом не выругаешься, мы тебя не выпустим! Пора становиться актрисой!».
— Значит, Вы себя все-таки «ломали», переделывали?
Да, я пыталась стать как все. Считая себя, во-первых, старомодной — особенно когда на втором году обучения руководитель нашего курса мне сказал: «Наташа, ты понимаешь, нам девочки на курсе не нужны. Мне нужна на сцене женщина!»… А во-вторых, я долго не могла привыкнуть к преувеличенности эмоций не только на сцене, но и в жизни. Ведь в театре всегда стоял вопрос: есть у тебя темперамент или нет? Можешь ты в себе возбудить страсти? Это, естественно, и в жизнь просачивалось: невольно многое и в быту выходило наигранно, переливалось через край.
Я старалась «возбудить страсти» в жизни во всю! Помню, в какой-то момент ссоры с супругом швырнула на пол чугунную сковородку, вместе с горячими котлетами, и… разбила ее — чугунную!..
Но все равно не удавалось мне вписываться в общую канву. Воспитание очень мешало. Я не знала многих матерных слов, каких-то пошлостей, за что меня высмеивали. Ведь самое страшное ругательство, которое я слышала от своего папы — «турок». И все! Он из терских казаков, поэтому «турок» было ругательством. И с мамой они никогда не ссорились, не кричали друг на друга, не били посуды…
«ОНИ БЫЛИ ДОБРЕЕ НАС»
— Что было такого необычного в Вашем воспитании? Что в поколении Ваших родителей особенного?
Это совсем другое поколение. Моя мама — совершенно другой человек, чем я: очень женственная, благородная. Когда мы с ней ездили на гастроли, она всегда брала с собой фарфоровую чашечку, блюдечко, серебряную ложечку, салфетку. Потому что все должно было быть по-человечески, а не как придется.
Таким было воспитание! Например, мы в детстве не могли встать из-за стола без разрешения.
Я помню, пьесу Булгакова «Дни Турбиных» я впервые услышала в 12 лет в исполнении мамы — редко, но она читала нам вслух. Все очарование этой пьесы — еще оттуда, от того, как она нам читала эти четыре акта, а не из спектакля, который мы впоследствии ставили. Помню, как я плакала, когда мама рассказывала о дуэли Пушкина, о том, как он ум
из Анна Бунтова