- А что такое рай, бабушка?

– О, мой ангелочек, рай – это такая волшебная белая страна, где живут очень добрые люди, где все друг друга любят и абсолютно все счастливы. А маленькие дети там всегда смеются, поют нежными чистыми голосами, никогда не болеют, потому что хорошо… ку-уушают, – говорила моя прабабушка, вкладывая мне в приоткрытый от восторга ротик очередную дольку мандаринки.

Сухонькой ладошкой она стряхивала с моих джинсов крошки хлеба, которыми мы кормили голубей, перевязывала стильную бандану целомудренным узелочком под подбородком и дни напролет рассказывала о прекрасных и добрых мирах, где все любимы и счастливы.

Думаю, именно к далекому детству восходит мое страстное желание скрыться от несовершенства этого мира за белой дверью и легкими беленькими занавесками в своем маленьком семейном раю. Мой муж с легкой иронией относится к тому, как трепетно я выбираю в магазинах белую посуду, сверкающее белизной постельное белье и всевозможные белые безделушки. Терпеливо ожидая меня в магазинах, он неизменно подшучивает над тем, с каким пристрастием я создаю в квартире изысканно-утонченный восхитительно белый интерьер.

Но я точно знаю: ему уже передалась моя уверенность в тайной силе белого цвета.

– Я подарю тебе на день рождения три подушки на диван – желтую, красную и зеленую, – смеется Сережа. – Ты же не выбросишь мой подарок?

– Ты не понимаешь! – ужасаюсь я. – Белый цвет – цвет абсолюта, символ света и добра, символ начала! Как чистый лист, на котором сказочник только собирается написать свою прекрасную сказку. В белом цвете ведь и так содержится весь спектр радуги! Важна только температура – цвет должен быть теплым. Тогда даже промозглой зимой нам с тобой в доме будет тепло и уютно.

Сережа обнимает меня, целует в нос и снисходительно улыбается. А я с неистовым упорством продолжаю заполнять квартиру белой мебелью и жемчужно-белой утварью. Это такая нехитрая уловка, придающая моей жизни черты осмысленности, и внутренняя защита от Хаоса.

Порой свекрови все-таки удается ненадолго нарушить нашу белую гармонию. Тогда еле заметные язычки адского пламени врываются следом за ней в наш белый рай и неотвратимо разжигают между нами мелкие ссоры.

– Когда я уже дождусь внука? Вон Петровна моя уже дважды бабушка. Семь лет уже живете, – ничуть не церемонясь, с бесподобной небрежностью и вдохновенной бестактностью вопрошает свекровь, поправляя на голове огненный пучок волос.

После таких атак мы с Сережей на какое-то время замолкаем и расходимся по разным уголкам квартиры. Но только дверь за ней закрывается, язычки пламени с недовольным шипением гаснут, и мой испуганный белый рай воцаряется вновь. В одной из комнат все уже давно приготовлено для того, чтобы там поселился маленький ангел, но годы идут, безупречно белая комнатка пустует, а свекровь… все не становится бабушкой.

А пока в этом раю бог – мой Сережка. Мой бог, мой космос, моя любовь. Ну и я – умница-красавица – стараюсь соответствовать. Вот только одиннадцать утра, суббота, а у меня уже до блеска вымыты окна и до скрипа – посуда. Пушистые, как облачка, вареники позолочены луком. В раю ведь минимум золотистого цвета допускается? Горячий обед приправлен стихами и накрыт пуховой подушкой – не остыл бы к приходу мужа.

Где он, кстати? Я уже десять раз выглядывала в окно, но во дворе, где он обычно ставит машину, пустынно и тихо. Нет, какой-то звук все-таки доносится из-за деревьев. Я всмотрелась. На детской площадке сидит мальчишка лет шести и поет. Да, он поет! Тихо, грустно так, слов не разобрать. Что-то о собаке… Только поет ребенок… за пределами моего рая. Я судорожно вздохнула и снова посмотрела на стоянку. Пусто.

Как-то все это странно. Куда это Сережка стал регулярно исчезать по субботам? Уходит, когда я еще сплю, ничего не поясняя. Да и после работы ежедневно задерживается. В шкафу, где обычно висит его костюм, вызывающе болтается пустая вешалка. Костюм? В субботу утром? Сережка и в театр всегда норовит пойти в джинсах и спортивном свитере. В коридоре стоит пустая коробка из-под новой обуви… Что все это значит? Мне никогда в жизни не приходило в голову ревновать Сережу. Мысли о нем всегда были акварельными – легкими и светлыми. И вот впервые мне стало как-то не по себе. Он изменился! Почему я только сейчас обратила на это внимание? Пазлы сложились в одну секунду. Картинка поплыла, уши заложило… Я знаю! Я поняла! У него другая женщина! О господи!!!

Стремительно ворвавшись в свою 18-ю весну, моя студенческая подружка Аленка, посмотрев утром на себя в зеркало, внезапно поняла, что она совершенно неотразима. В институте она с порога заявила, что не будет возражать, если ее с этого дня будут называть просто и скромно – Богиня. Всего пару часов друзья смеялись над этой милой шуткой. Сегодня же, по прошествии энного количества лет, бьюсь об заклад, ее настоящее имя помнят только в поликлинике и паспортном столе. Хотя насчет поликлиники я все-таки сомневаюсь. И Аленка моя действительно богиня – богиня добросердечности, участия и отзывчивости. Богиня-«скорая помощь». К тому же она невозможно хороша собой и держит в эротическом напряжении всех мужчин нашего района, хотя свою судьбу ей устроить пока не удается. Как и положено богиням, обитает она на олимпе – на самом верхнем этаже нашей высотки.

– Богиняяя! – заорала я в трубку. – Ты дома? Я к тебе поднимусь.

Со сверхзвуковой скоростью я взлетела на последний этаж и вонзила перламутровый ноготок в кнопку звонка, даже не замечая того, что дверь уже открыта, и Богиня стоит в проеме в полном недоумении – меня редко можно увидеть в таком возбужденном состоянии.

Я ее оттолкнула, влетела на кухню, плюхнулась на стул и выдохнула:
– Мне Сережка изменяет!

– Откуда ты знаешь?! Лилька рассказала? Просила же ее! – без паузы выпалила Богиня.

– Что значит… «знаешь»? – безуспешно пыталась я справиться с отвисшей челюстью.

Богиня на секунду застыла, но почти мгновенно взяла себя в руки – засуетилась, бросилась меня угощать. Залезла в холодильник по грудь и затарахтела из его утробы:
– Что будешь? У меня тут колбаска есть, лимончик, вот еще слегка подгоревшие котлетки остались…

– Прекрати! – вскочила я. – Ты что-то знаешь? Говори!

Богиня вынырнула из холодильника, села рядом, обняла меня.
– Я твоего Сережку уже несколько раз видела с медсестрой из нашей районной больницы. И Лилька его каждый вечер видит с ней, у нее ж окна на больничный двор выходят. Месяца два уже ходит. Иногда встречает ее утром у метро, подвозит на работу. Боялась тебе говорить, но Лилька все равно расскажет. Уже много раз порывалась. Извини…

– А я вообще-то только предположение сделала, – сиплым незнакомым голосом прохрипела я.

Гаденько улыбаясь, действительность широко распахнула мне свои лживые объятия. Выметайся, мол, из своего иллюзорного рая, милости просим в реальность, разве можно быть такой идиоткой в твоем возрасте? В первое мгновение я испытала что-то вроде обиды на бестактных взрослых, которые вдруг взяли да и брякнули ребенку, что никакого Деда Мороза на самом деле не существует. И подарков больше не будет. Никогда. И вот уже стрелки на часах отмеряют новое время.

К счастью, с Богиней никогда не приходилось имитировать самообладание, и я заревела на всю мощь своего темперамента. Как и положено богине ее профиля, подруга утирала мне кухонным полотенцем слезы, поила сердечными каплями и водичкой. Не преуспев с полумерами, достала коньяк.

– Я правильно понимаю, что ритуальное распятие, сожжение его свадебного галстука в лунную ночь и куклу Вуду не предлагать? – глупо шутила Богиня, всячески пытаясь предотвратить мой обморок. – Может, суп из жабы попробуем? Говорят, помогает. Я словлю, я сварю, я такая.

– Как жить, Богиня? Как жить?! – завывала я.

– Все, все. Успокойся. Сейчас что-нибудь придумаем, – «включила психотерапевта» подруга. – Понимаешь, наш неидеальный мир кто-то сочинил. И этот кто-то зачем-то придумал измены, разочарования и коварных женщин, уводящих из семей мужиков. И только ты в своем раю звезды сама зажигаешь! И своего бога Сережку сама сочинила. А жизнь вне сказочного сюжета гнусная и подлая, уверяю тебя. Уж я-то знаю! Ты счастье в своем стерильном мире поняла с первобытной буквальностью. Думаешь, белая мебель может уберечь от предательства? За все в этой жизни приходится платить, а иллюзия счастья на этом жестоком рынке самая дорогая.

Потом Богиня сменила тактику и два часа упоительно врала о том, что счастье – это не когда тебя любят, а когда тебя бросают. Она гадала на картах и предрекала мне счастливую жизнь с верным и заботливым принцем. Потом, пытаясь меня взбодрить, пела дурным голосом. Она отчаянно фальшивила, даже случайно не попадая в ноты. Обычно эта пытка пением доводит меня до исступления. Сегодня же я напрочь не реагировала. Наконец, совершенно измотавшись и немного помолчав, подружка изрекла безапелляционным тоном:

– Ладно. Завтра идем к больнице. Сама все увидишь и примешь решение. Это в хронику превращать нельзя. «Резать к чертовой матери, не дожидаясь перитонита!» Обычно твой Сережка заезжает к ней сразу после работы. Встречаются на улице, долго разговаривают. Потом внутрь заходят, сидят там, пока не стемнеет. Да не переживай ты так!

Я вдруг внезапно перестала плакать, встала и, не сказав ни слова, пошла к двери.

– Стой, – крикнула в спину Богиня. – Беременная она! Все равно ведь узнаешь…

И тут мой рай разорвало в мелкие клочья. Я даже инстинктивно пригнулась, чтобы меня не засыпало острыми сверкающими осколками. За три секунды я вся выгорела изнутри, а на спине отчетливо ощутила от сказанных слов ожог третьей степени. Но я не обернулась. Молча закрыла за собой дверь и прислонилась горящей спиной к стене.
Если вознеслась я на верхний этаж в одно мгновение, то спускалась по лестнице часа полтора. Я долго сидела на подоконнике между пролетами и, не моргая, смотрела во двор на пустующую стоянку. Потом просто сидела на ступеньках, ничуть не заботясь о том, что испачкаю белые джинсы. И через два этажа снова сидела на подоконнике, смотрела на пустынный двор, курила и плакала.

Зашла в квартиру, когда было уже совсем темно. Мой рай насмешливо скалился своей белозубой улыбкой. Белые полы скрипели, белые стены стонали, пустота душила. По белоснежным занавескам ползали грязные пугающие тени. Я остро ощутила себя табуреткой, которую зачем-то сделал бездушный мастер из цветущей райской яблоньки. И кому-то просто удобно будет теперь примостить на ней свой зад.

А еще несколько часов назад росли в раю две яблони и мечтали о маленьком деревце, которое вскоре вырастет между ними. Они бы заботились о нем и укрывали своими ветвями от бурь и злых ветров. И ведь какая незатейливая мечта: чтобы папины глазки, чтобы мамин носик, чтобы петь колыбельные и рассказывать сказки со счастливым концом. И чтобы надеть на шейку крестик в той церкви, во дворе которой мы с бабушкой кормили голубей и говорили о добре и рае. Теперь у Сережи будет это счастье, а у меня – нет…

Казалось, я уже никогда не смогу спать, дышать, жить… Но только голова коснулась подушки, перед глазами все поплыло, и я мгновенно забылась тяжелым сном.

Утро еще больше утвердило меня в мысли о том, что Сережа от меня собрался уходить – на столе лежала записка: «Малышка, мне надо на работу. Буду после трех». Никогда раньше он не ходил на работу в воскресенье. Никогда раньше он не выходил из дому, не поцеловав меня.

Через двадцать минут я сидела у Богини на кухне, пыталась справиться с дрожью во всем теле и глотала раскаленный кофе.
– Он вчера пришел от нее, когда я уже спала, а сегодня ушел, когда я еще спала, – испуганно посмотрела я на Богиню.

– Ты второй глаз накрасить не хочешь? – спросила Богиня, сладко зевая.

Плохо соображая, я умыла лицо и стала у двери.
– Идем уже, идем, – жалобно заскулила. – Одевайся быстрее.

Вышли. Богиня решительным шагом опытного сталкера направилась к больнице. Сегодня она не утешала, а нагнетала:
– Мерзавец, негодяй, подлец, предатель. Жил ведь действительно как в раю. И что ему только надо было?!

– Ребенок ему нужен был, – утерла я навернувшиеся слезы. – Теперь их будет трое, а я останусь одна на руинах своего рая...

Богиня оставила меня у входа и уже через десять минут принесла разведданные.
– Я все выяснила. Она работает в детском отделении. Идем. Он уже у нее. Ты ж там не теряйся. Если что, я рядом, – давала последние наставления Богиня.

Мы поднялись на второй этаж.
– Смотри! Смотри! Что там происходит? Что там за шум? Оттуда доносится Сережин голос, – потянула я Богиню в конец коридора.

У входа в палату собралось человек десять – сестры, врачи и нянечки. Подойдя ближе, я увидела среди них – Господи, дай мне сил! – хрупкую беременную девушку в белом халате. Из палаты доносился Сережин голос. Я аккуратно пробралась меж белых халатов, заглянула внутрь, потом облокотилась на косяк двери и начала по нему медленно сползать на пол. От счастья хотелось благодарить, смеяться и плакать, что я, собственно, и делала теперь, сидя на корточках.

Без клоунов нет цирка, без цирка – детства. Сегодня цирк зажигал огни прямо в палате детского отделения. Взмахивая руками, клоун с ясными Сережкиными глазами весело шутил, доставал из складок костюма игрушки и сладости и раздавал детям. И вот я уже сквозь слезы вижу, как тусклые лампочки больничной палаты превращаются в яркие софиты, звучат фанфары, кувыркаются акробаты и гарцуют лошади. Репризы, как мне показалось, были слишком мудреными для детей.

Но в больницах дети, к сожалению, быстро взрослеют… Малыши задорно смеялись, несколько пар восхищенных детских глаз устремились на смеющегося клоуна, но было совершенно очевидно, что больше всего он старается рассмешить мальчика лет четырех. Сначала робко, будто сквозь боль, затем все громче и увереннее, ребенок наконец засмеялся заливисто, легко и непринужденно.

– Мальчик мой, Сашенька… Девочки, он смеется! За два месяца не произнес ни единого слова, не улыбнулся ни разу, ни слезинки не проронил, даже когда гипс накладывали. Чем мы его только не пытались отвлечь… Все в одну точку смотрел и молчал. А теперь смеется. Пусть хоть на несколько минут обо всем забудет. Через неделю его уже в детский дом выпишут. Этот малыш столько пережил. Без родителей остался… – вытирая слезы белым стерильным бинтиком, всхлипывала рядом моя несостоявшаяся «разлучница». – Как я рада, что он смог рассмеяться, как рада. А все Сергей Николаевич! Сначала просто раз в неделю привозил для детей фрукты, игрушки, витамины, а потом увидел Сашины глаза… Стал два раза в день заезжать, все спрашивал у меня, чем можно его порадовать… Девочки, смотрите!

Сережа присел у кровати на колено, аккуратно, чтобы не задеть забинтованную ручку, поцеловал малыша. А Сашенька, Сашенька крепко обнял клоуна здоровой рукой и уткнулся ему в грудь. И в этот миг мне показалось, что все происходившее в моей жизни до этой клоунады уже не имеет ровно никакого значения. Клоун, мой драгоценный клоун, воспринимающий жизнь болезненно и остро, как трагикомедию… Мой любимый клоун, ощущающий чужие беды, как свои собственные… Я знаю, какое ты принял решение. Знаю!

С этого дня мы с Сережкой все время держались за руки. Держась за руки, мы пили кофе и читали книги. Держась за руки, мы бегали по всем инстанциям. Таким страстным было мое желание сделать счастливым этого малыша, так ярко освещал Сережка своим внутренним светом все кабинеты, что процедура усыновления прошла легко и относительно быстро. Свекровь после посещения детского дома оббегала все магазины в поисках двухъярусной детской кроватки – она уверена, что у Замысла были более масштабные виды на нашу семью, и это лишь начало. Мы с Сережкой только улыбаемся и осторожно присматриваемся к маленькой худенькой девчушке с огромными синими глазами.

Богиня отреагировала на произошедшее с нами до изумления неожиданно – вывезла свою унылую мебель на дачу, постелила белые полы, купила белую спальню и утянула у меня белую напольную вазу. Буквально на седьмой день творенья в ее филиале рая появился свой бог – смешной толстенький композитор, пишущий божественную – ну а какую же еще? – музыку. Теперь Богиня отогревается рядом с ним его «гениальными» произведениями и шоколадными конфетами. Всем нашим подругам она рекомендует опробованный нами нью-фэншуй и убеждена, что это и есть секрет женского счастья.

А мой рай со вчерашнего дня стал похож на калейдоскоп – комнаты заполнены разноцветными игрушками и воздушными шарами, цветными одежками и яркими детскими книжками. Только вот собаку мы сегодня едем нашему Сашеньке покупать… белую. Ну, скажите мне, какой может быть рай без доброй, умной и преданной собаки?

Елена Катрич