К завтраку я принесла только круас­саны из «Волконского», а надо было еще и американо: эта квартира на Пат­риках совсем новая, не обжитая, для прие­ма гостей не натренированная. За большим овальным столом у хозяйки даже нет своего насиженного места. «Садись, где хочешь», — говорит Света, и возникает странное чувство, будто мы обе проснулись утром в очень красивом, одинаково для нас незнакомом доме.

Прожить двадцать семь лет на Рублевке под защитой и прицелом мощнейшего клана Бондарчуков — и оказаться вдруг совершенно одной в трехстах квадратных метрах. Дисциплинированно каждый день продираться через пробки на работу в Hello!, гулять с внучками, собаками, фотографироваться в шерстяных кардиганах своей подруги Светы Таккори на фоне красивых барвихинских сосен — и вдруг почувствовать себя резидентом самого богемного района ЦАО. Не любить синий цвет в интерьере — и принимать коллегу из Tatler в синей гостиной с обоями в цветах и птицах. Где Света, а где обои в птицах? Она и сама не понимает, как так получилось. Никогда не говори «никогда».

Нет, конечно, про ремонт Света мне рассказывала давно, но квартира задумывалась как городская база на всякий случай. Остаться на ночь после «Баядерки» в Большом, переодеться перед светской жизнью, позвать подружек — Ренату, Олю, Наташу. Транзитная станция по дороге к родовому гнезду. Даже гардеробную делать не стала. Зачем? Но когда все освященные красными дорожками платья переехали в центр, Света ужаснулась и арендовала для них однокомнатную квартирку по соседству.

Гардероб Светланы Бондарчук никогда не грешил тотал-луками. «Купить гарнитур» — это не про нее. То же и с домами — они у нее всегда эклектичные, с чудинкой. Собираются по кусочкам, как пазл. Оглядываю территорию — все нормально, Света верна себе, несмотря на синих птиц. Вот накрахмаленная кружевная салфетка из Брюгге. Комод, заказанный на фабрике подруги Наташи Хлопониной. Винтажные французские стулья, переобитые горчичным бархатом. Винный шкаф, основательно уже заправленный: «У меня такие подружки, что не выпить с ними просто невозможно. Бокал красного на ночь — это лучше снотворного». Огромная мурановского стекла старинная люстра — от нее интерьер плясал, как от печки. Сервиз Hermеs с яркими цветами — его сняли с производства, потому что это был самый дорогой комплект посуды в истории дома, но Свете за десять лет правдами и неправдами удалось его собрать.

Квартира пока недоделана, кое-где торчат провода, но в гос­тиной уже висят две голые, длинные и очень пластичные Светы кисти Айдан Салаховой — подарок Феди на день рождения. Диптих никак не желал вписываться в загородный уют, а здесь заиграл в полную мощь. Рояль в гостиной указывает на обширные салонные перспективы дома. Имеется даже — редкий случай для Москвы — исправно работающий камин. У прежних хозяев он был огромной зеленой жабой, а Света переделала «дорого-богато» в нечто легкое, воздушное, бело-голубое и на­писала имена детей и внуков: Сережа, Варя, Вера, Маргоша. Имена спрятаны от посторонних глаз — вроде как шарада. Внучки — Вера и Маргоша — пока не умеют читать, но когда приезжают к своей очень молодой, сорокасемилетней, бабушке в гости, идут к камину искать имена.

— Я родилась на Рождественском бульваре, — рассказывает Света. — Но жизнь меня побросала. Мы с родителями долго жили на Ленинском проспекте, рядом с Воробьевыми горами, и я каждое утро ездила оттуда на «Динамо» — сначала тренировка по фехтованию, потом там же школа. Студенткой жила в квартире на Таганке — в районе, который никогда не любила и не понимала. Федина родина — это Брюсов переулок. Потом мы поменяли мою Таганку и его маленькую квартиру на Тверскую. Денег у нас совсем не было, мы даже ремонт в новой квартире не делали. Чистая «бохема». Моя мама... Не знаю, как она все это выносила. Мы жили совершенно в другом измерении.

Как любая отчаянно влюбленная девочка, Света, наверное, лукавила, когда говорила, что не хочет за рядового кавалерийского полка Федора Бондарчука замуж. Конечно, хотела. Но для нее брак со сменой фамилии Рудская на знаменитую не был самоцелью. Она любила и хотела быть с этим парнем.

Поженились не сразу. Однажды Федя Свету сильно обидел, «затро­нул девочкины струны души». И от страха ее потерять сделал предложение. Она не то чтобы строго спросила: «Когда мы пойдем в загс?» Стали жить вместе. А потом оказалось, что совместные сделки с недвижимостью проворачивать проще тем, кто до загса все-таки дошел.

— Нет, это не было главной причиной, — улыбается Света. — Наверное, нам надо было это сделать. И я рада, что мы поженились. Просто получилась немного странная, нелепая ситуация. Так разве юность не хороша такими вот нелепостями?

«С любовью и благодарностью», «Сохраняя взаимное уважение», «Приняли решение развестись», «Перестали быть парой, но остаемся друзьями». 19 марта ровно в одиннадцать часов утра на сайте своего Hello! Света вывесила официальное заявление. Шестьдесят одно слово. Пять герметичных, отредактированных до последней запятой строк. Мы с Федором сообщили ровно столько, сколько вам положено знать, и более ничего говорить не желаем, как бы плотоядно страна ни потирала руки в ожидании «лё скандаль».

— Я неделю рожала это заявление, неделю, — говорит мне Света. — Сделать его было безумно сложно. Я понимала, что в следую­щую за ним секунду начнется новая жизнь. Это же не просто много лет с любимым человеком. Это много лет в определенном статусе — не в смысле, что жена самого Феди Бондарчука. А в смысле, что «за мужем», под защитой. Да, действительно, последние несколько лет отношения у нас были сложные, был кризис, из которого мы, к сожалению, не вышли. И сейчас моя задача и задача Федора — сохранить отношения. Да, трудно. Да, работа. Я полна эмоций. Но я понимаю, что эмоция — это мгновение, а жизнь — она по-другому устроена.

Самый первый вариант заявления она написала в сердцах. Посмотрела и зачеркнула: «Боже, да это мыльная опера какая-то». Взяла недельную паузу, потом собралась — и слова как-то сами сложились. Главное, что ей хотелось донести, — как муж и жена Бондарчуки больше не функционируют, но остаются близкими людьми.

И еще она решила не включать в заявление стандартную для Голливуда формулировку «Прессе просьба не беспокоиться» по причине ее бессмысленности. Во-первых, она сама — пресса. Во-вторых, все равно беспокоить будут. Вытащат что-то из закромов, доду­мают, допишут.

Для начала новость надо было сообщить команде. Пригласила сотрудников в кабинет, спокойно произнесла заготовленный текст — после чего успокаивать надо было уже не ее, а других:

— Нина Суслович, шеф-редактор, —– прекрасный, близкий человек. Я всегда говорю, что если бы не было меня, Hello! был бы другим, но если бы не было Нины, журнала не было бы вообще. Так вот: Нина едва не разрыдалась. Она так хорошо относится ко мне, к Федору. А я почувствовала, что мне не хочется плакать вместе со всеми. Не потому, что не грустно — невероятно грустно по-любому. Но одно дело, когда люди расходятся в истерике, агрессии. Когда приходят к этому другим путем, все гораздо сложнее.

В половине одиннадцатого утра в субботу ей на всякий случай позвонил редактор сайта. «Точно?» — «Да, точно». Следующие полчаса прошли как перед спецоперацией на войне.

В этот же день вечером Света улетела на Мальдивы: «Сте­чение обстоятельств. У меня все в жизни стечение обстоятельств». Нужно было куда-то уехать. Но одной в спа ехать невозможно — не ее характер. Требовался человек, с которым можно провести нелегкое время. Им стала Ольга Слуцкер:

— Оля безумно любит Федора. У нее такая натура, что порой она к нему даже ближе, чем ко мне. Но меня она тоже любит. В Оле есть потрясающая мудрость, она столько сама пережила, что умеет — как бы правильно выразиться — быть над схваткой. Если ты думаешь, что всю эту неделю на Мальдивах мы обсуждали мой развод...

— Неужели нет?

— Вообще нет. Я потом подумала, как же это удивительно... Конечно, мы пару раз на эту тему поговорили, тут как не поговорить? Но это не было лейтмотивом нашей поездки. На основе личного опыта мне теперь вот, что кажется. Ты думаешь, что проговоришь какие-то вещи вслух и станет проще. Не станет, ты просто начнешь вариться в этом аду. Будешь заводить себя все больше и больше. В разговорах спасения нет. Нужно искать другие выходы. Работа, спорт, музеи, дети, путешествия — все годится. Даже влюбиться. Что угодно, только не рыться в прош­лой жизни. Новая жизнь — она будет другая, а прежняя осталась в прошлом. Я несколько раз говорила на эту тему с Сережей. Понятно, что у сына молодая семья, они с Татой друг друга очень любят, и все равно разные моменты у них случаются. Но их надо забывать, вычеркивать, свое прошлое следует обязательно любить, и это особенно важно становится, когда люди расстаются. Это нужно прежде всего самому человеку, чтобы не разрушиться, не сойти с ума. Нельзя перечеркивать собственную жизнь и, сидя с подружками на кухне, перемывать косточки своим бывшим.

Я не поленилась залезть в Светин Instagram, где под фото с Мальдив, между рекламой гранатовой эмульсии и мамочками в декрете, сотни комментариев касательно ее развода: «Светлана, я пережила то же самое», «Все пройдет, завтра настанет новый день», «Счастье найдет вас само». Наивные слова людей, которые наконец-то получили возможность пережить со своим кумиром не только его взлет, но и падение.

— Ты знаешь, с чем я столкнулась? Я своими успехами, активной светской жизнью вызываю разные эмоции — зависть в том числе. Девяносто девять процентов людей меня лично не знают. Я не святая, но они придумывают какой-то совсем далекий от моих грехов миф и его раскручивают. А сейчас я столкнулась с обратной стороной внимания — с чрезмерным сочувствием. У нас менталитет такой: радоваться чужому успеху сложно — в этом мы пробуксовываем, — а вот жалеть... Даже врага пожалеем. Многие пишут, искренне пытаясь меня поддержать, какой Федор плохой. Мочат Бондарчука. А мне это зачем нужно? Федор — народный любимец, талантливый актер. Теперь его рвут на части, как раньше рвали меня. Если завтра мне случится вый­ти замуж, все скажут: «Ха-ха, мы знали! Как долго он терпел!» И все по новой. По сути, все эти комментарии не имеют к нам никакого отношения. Я даже хотела написать, что друзья, я очень признательна за поддержку, но стоп, мы живем дальше. А потом решила, что одного заявления достаточно.

Что все-таки произошло? Почему развелись? Так с ходу и не ответишь. Разве могут люди, прожив столько лет вмес­те, развестись из-за того, что по-разному выдавливают зубную пасту? Или потому, что не сошлись по поводу «Крым наш»?

Да, говорит Света, у них с Федором были непрос­тые периоды в отношениях. Однажды они уже расходились, и он вернул жену, в честь примирения подарив огромное, с желтым бриллиантом кольцо Graff, в котором она сейчас пришла на нашу съемку. Но в тот раз она в глубине души не верила, что это конец. А сейчас решила, что уходя — уходи.

— Было страшно?

— Очень. Наверное, мне страшнее, чем Федору. Но мы приняли это решение. Это был единственный способ сохранить себя и нас. Сейчас или никогда.

События ускорил, как ни странно, их сын Сережа. Взрослый человек, женатый, он очень переживает за родителей. В какой-то момент взял и заявил маме: «Вы должны разобраться. Либо вы вместе, либо нет».

— Знаешь, Сережа абсолютно прав. Вот мы вчера с ним обедали. Разговаривали о нас, о нашей сложной семейной ситуации. И я почувствовала, как сильно хочет сын, чтобы и у меня, и у Федора все было хорошо. В наших уже отдельных жизнях.

— Дурацкий вопрос. Ты бы хотела еще раз выйти замуж?

— Я знаю, чего точно не хочу. Не хочу быть одна.

— Что для тебя самое болезненное в том, чтобы быть одной?

— Не знаю. Это новый для меня опыт. Хотя нет, я умею быть одна. Проблема не в том, что приходишь в десять вечера домой, открываешь дверь ключом, а в квартире тишина. Нет, ­конечно. Сегодня такой ритм жизни, что иногда счастье — это всего лишь доползти до кровати и заснуть. Но видишь ли, в чем дело... Очень хочется вдвоем жить одной общей жизнью, делить пополам и события, и впечатления, и малое, и большое. Долгое время у нас с Федором так и было, а потом как-то утратилось, ушло... Например, совместные путешествия — это банально, но мне нужно. Пусть не на две недели на Мальдивы, а на три дня в Псков. Но получать вместе эмоции, читать одни и те же книги, дружить с одними и теми же людьми, вместе ходить за кофе или гулять с собаками. Вроде бы мелочи, но они объединяют.

Собаки... Лабрадор Батя и корги Мэл, которых Света дарила Феде на дни рождения. Дворняжка Ева — Света нашла ее на улице и говорит, что «это человек-мудрость»: она умеет ждать. Есть еще Бум — собака невестки Таты, тоже любимая.

— Вот это, конечно, драма. Как я люблю своих собак, какие они для меня друзья! Но перевезти их в городскую квартиру никак нельзя — по понятным причинам.

— Тут можно завести маленькую собачку.

— Вряд ли. Не хочу, чтобы собака сидела и целый день меня ждала. А может, все будет с точностью до наоборот. Вот ты придешь в следующий раз, и тебя встретит какой-нибудь волкодав!

Звонок. «Да, Федор, привет», — Света отвечает ровным голосом и уходит от меня в дальний конец квартиры. Когда возвращается, пробую завести разговор, что для меня она — классическая power woman, самостоятельная творческая единица, трансформиро­вавшаяся из power couple. Не прекрасное приложение к харизматику-мужу, а человек самостоятельный, само­достаточный, яркий, красивый, причем несущий свою красоту не как хрустальную чашу, а запросто, органично. Я красиво все это сформулировала. Но Светлана смеется:

— Не знаю, такая ли я power woman, как тебе хочется думать. Да, я давно работаю, у меня свои успешные проекты, но у замужней женщины так или иначе есть тыл. Сейчас все поменялось — и ответственность намного больше. Вот Федя позвонил. Мне нужна была его помощь, он сказал: «Света, я все решу, не переживай». Он не тот человек, который бросает. Очень порядочный. Мне хочется надеяться, что, даже если завтра у него все кардинально изменится — он женится или еще что-нибудь, — я для него останусь важной частью жизни.

Удивительное дело — в разговоре со мной Света не производит впечатление страдалицы. Не жалуется, не ищет сочувствия. Но и не притворяется, что все хорошо. Не закрывается от меня баррикадами громких заявлений типа «Я все могу сама», «Я сильная». Это гораздо симпатичнее, чем иметь дело с железобетонной политической платформой.

«Света всегда живет от сердца. Она стопроцентная женщина — с переживаниями, волнениями, эмоциями, и в этом ее сила, — объясняет мне ее подруга Ольга Слуцкер. — И еще в ней есть качество, которое я всегда беру в пример, — она не унывает, что бы ни случилось. А когда происходит хорошее, она умеет этим делиться. Ей не жалко».

«Света — она как ее имя. Она и есть высший свет! Добрая, невесомая, любящая и неравнодушная, — сказала мне Рената Литвинова. — Знаю ее с юности, мы познакомились в столовке Института кинематографии. Я училась на первом курсе сценарного, а она, шестнадцатилетняя, пришла к Феде на съемки. Ее невозможно не любить — есть в ней сердечная красота, и внешняя и внутренняя! Стойкость, сила и человеческая верность. Света — мой друг: она была рядом в тяжелые моменты и всегда помогала. И я никогда не предам ее, буду рядом».

— В какой момент жизни с Федором (а это всегда вызов — жить с таким ярким мужчиной) ты почувствовала, что сама многое собой представляешь?

— А знаешь, я так до сих пор себя не чувствую. Мы же все родом из детства. Меня не воспитывали в ощущении, что я какая-то особенная, могу достичь мегавершин. Мама очень мною гордится, но половины того, что со мной происходит, даже не понимает. Веру в себя мне скорее сообщила бабушка, с которой я несколько лет жила. Моя мама была очень молода, когда меня родила. С Федором она познакомилась, когда ей было тридцать четыре — представляешь? Конечно, Федор был и остается для мамы родным человеком. Зато бабушка дала мне понять, что то, что я высокая и худая, — это хорошо. Я еще ничего не понимала, у меня была масса комплексов. У меня и сейчас сомнения. Одиннадцать лет делаю журнал и до сих пор сомневаюсь — а вдруг я занимаю чье-то место?

— Ты себя что, ругаешь за рефлексию? Наши с тобой общие по­други идут, как правило, напролом.

— Рефлексия — это нормально, если не мешает жить. Давай честно. Мы с тобой состоялись, у нас объективно успешные проек­ты. Победителей не судят. Почему посторонние позволяют себе решать, как я должна выглядеть, грустные ли у меня глаза в Instagram, жить мне с Федором или не жить?..

Подруги наговорили мне про Светлану много хорошего, но я знаю милую особенность московского серпентария — отвернуться, если потеряешь влияние, побежать за тем, кто сегодня сильнее...

— Света, а что друзья?

— Пока все по-прежнему. Может быть, слишком мало прошло времени? Но похоже, они верят и в меня, и в Федора, в то, что мы должны общаться.

— Правда думаешь, что можно вот так запросто общаться?

— Есть пример мамы, которая дважды была замужем. У меня ведь два папы.

— То есть как это?

— А вот так. Есть папа родной и тот, кто меня растил с пяти лет, — возможно, второй мне эмоционально даже ближе. Поэтому я так злюсь, когда меня называют по отчеству. У меня их тоже два — Витальевна и Владимировна. Из банка звонят: «Светлана Витальевна». А я говорю: «Нет, просто Светлана». Потому что если Владимир в этот момент услышит, что я Ви­тальевна, то ему будет грустно. Мой родной папа, который Рудский, живет в Америке, но сейчас он в Москве. И мама мне говорит: «Ой, приходил, с цветочками, как всегда». Она дружит со всеми. С его женой. У меня есть сводный брат Гриша и сводная сестра Лариса. У меня с ними обоими прекрасные отношения. Вот к такому и надо стремиться.

Легко говорить, конечно. Трудно любить и дружить, когда еще не отболело и не затянулось.

— Как ты считаешь, институт брака имеет шансы выжить?

— Не знаю, но, кажется, сегодня таких шансов осталось мало. Выйти замуж в восемнадцать лет и прожить вместе до девяноста, как мои бабушки с дедушками, — наверное, уже и невозможно. Раньше людям в помощь были религия и традиции, в советские времена — обкомы с парткомами. А сейчас человек стал абсолютно свободен, им руководят только его желания, и хорошо ли это? Как мы видим, нет, нехорошо. К сожалению, и мы с Федором не выдержали этот экзамен. Почему такой интерес к нашему расставанию? В нас, возможно, видели идеальную семью, мы были для многих своего рода ролевой моделью, мы просто не имели права расходиться — ведь столько людей разочарованы! «Ну если и они...» Да, брак — серьезная работа. Я и Сереже это часто внушаю. Даже если по-женски понимаю, что в чем-то Тата не права, всегда стою на ее стороне. А Сереже говорю, что он должен быть лучше и все делать для того, чтобы его женщина была счастлива.

— А тебе в юности кто давал советы?

— Подружки, ровесницы. А они иногда советуют такое!.. Я сейчас умнее и говорю сыну: «Я мечтаю, чтобы вы жили вместе долго и счастливо и родили мне двадцать пять внуков, но этого может не произойти. Но сколько бы вы ни были вместе, вы должны уважать друг друга». «Уважать» — ключевое слово.

— И где ты видела это уважение?

— В церкви. Там много успешных современных людей. Думаю, они находят там что-то очень важное, чего нет в современном обществе. И в этом их сила.

Было много шума, когда Tatler написал, что современные сильные мужчины все охотнее женятся не на пус­тышках, а на женщинах-личностях. Не всегда молодых и прекрасных собой. Спрашиваю у Светы, чувствует ли она свою ликвидность на этом рынке.

Она смеется:

— Да нет тут никаких правил. И возраст не играет никакой роли, на мой взгляд. Когда женщина в сорок или пятьдесят говорит: «Ах, я такая безнадежно старая», — это все фигня. Мужчины же так не говорят. Вот сейчас у нас в номере была статья про крутых рок-дядечек, у которых двадцатилетние подруги. Это сильно смотрится, у этих мужчин глаза молодые. Зрелая женщина и мужчина-ровесник — тоже жизнеспособный сюжет. Но мне больше нравится, когда рядом с женщиной красивый молодой мужчина. Это лучше, честно. Природа так устроена, что женщина раскрывается в более зрелом возрасте, а в этот момент ровесник или кто-то постарше уже ни к чему не готов. Или готов из последних сил.

— А если бы ты сама брала у себя интервью, о чем бы спросила?

— Прямо с порога: «Ты что, собираешься жить одна в трехстах метрах?»

www.tatler.ru