Правила жизни ведь не только в том заключаются, чтобы вывалить все, что у тебя внутри? Можно же что-то оставить?

Грустный и пронзительный взгляд? Это у меня бывает от усталости. Внутри я чаще всего хохочу.

Я с большим уважением отношусь к людям, которые решили, что на мне сошелся свет. При условии, что и они ко мне с уважением относятся. Но очень часто у них на лице такая претензия, что мне тяжело об этом с радостью вспоминать. У меня много несчастных поклонниц, которые общались в Интернете с моими клонами. Клоны обещали поклонницам горы любви и романтические ночи, а спрашивают поклонницы потом с меня — после спектакля. До некоторых доходит сразу, а некоторые считают, что это все же я им пишу, а потом просто вру, разогревая вечную любовь.

Чувство юмора в женщине важнее, чем умение готовить.

Моя первая любовь? Это было в первом классе, я уже и не помню, как ее звали. В памяти только холод, снег, санки и ах, а имени нет.

У меня много комплексов по поводу своей внешности. Если меня обойти со всех сторон, можно много всего заметить.

Слава богу, я до сих пор испытываю чувство неловкости, когда вижу себя в телевизоре.

Я не запойный человек — не хватает на это здоровья. Но алкоголь в моей жизни присутствует — как попытка закончить наконец рабочий день.

Понятия не имею, каково это — зарабатывать меньше женщины.

Со своего первого гонорара я купил машину, а со второго — права.

Если человек сыт, у него и с чувством юмора получше будет.

Я себя балую разве что тем, что прихожу домой пораньше и ложусь спать. А может, я вообще себя не балую. Наверное, я урод.

Я стараюсь летать бизнес-классом не потому, что в экономе якобы сидят люди другой социальной прослойки. Просто интерес к актерам в замкнутом пространстве возрастает слишком сильно.

У меня хватает наглости брать даже те роли, про которые я понимаю, что они тяжелые и что у меня вряд ли получится.

Иногда — когда ты на сцене — от напряжения у тебя вдруг рождается ощущение, что в голове разлетелся шкаф с посудой. Это такой сигнал: все, на сегодня я отыграл. Но хочешь ты или нет, надо продолжать таскать этот разбитый шкаф, потому что зритель тоже хочет, чтобы у него в голове разлетелся шкаф. В хорошем спектакле шкафы всегда разлетаются.

Я работаю только с теми, с кем есть о чем поспорить.

Из телевизионных новостей я выводов не делаю. Телевизор — это сегодня главное зло. И неважно, в какой части света он работает.

Я не участвую в политике и не хожу ни на какие заседания. Когда на получении народного артиста я надел значок «Дети вне политики», я не чувствовал себя героем. Я надел этот значок, потому что знал, что так надо.

Я не считаю себя смелым, я считаю себя нормальным.

Драка — это не то, чем бы я хотел хвастаться.

Я стараюсь оставлять последнее слово за собой.

Интервью интересно тем, что с чужим человеком ты находишь время для того, чтобы ответить на вопросы, на которые у самого нет времени отвечать.

О чем я думаю, застрявши на три часа в пробке, я никому не говорю. Не хочу.

Если бы сейчас лил дождь, и мы бы сидели под зонтиком, я бы, наверное, рассказал больше.

Когда я хочу отдохнуть, я еду к себе в деревню, где занимаюсь тем, что ничего не делаю. Иногда, чтобы дойти от дома до бани — а это 200 метров, — требуется не один день. Я просто беру стул, сажусь на веранде, и все отлично. Потом встаешь, берешь гвоздь, вколачиваешь, смотришь, туда ли вколотил, выдергиваешь его, кладешь на место, думаешь: «нет, не туда», идешь и разжигаешь камин. Вот и весь день.

Мне чужой храп не мешает — я сам иногда храплю. Но у меня храп гуляющий — то приходит в мою жизнь, то его нет.

В моей жизни осталось не так много людей, с которыми я общался в детстве.

Я бы не хотел дожить до возраста ненужности.

Нельзя ни себе, ни другому прощать отсутствие искры внутри.

Странное интервью получилось. Не дал вам советов ни по кулинарии, ни по отдыху.

Я никогда не бил дома посуду — ее же потом убирать надо.

Подпишитесь на наш канал

из esquire.ru