Рассвет часто заставал меня в кресле со спящим младенцем на руках. За девять месяцев жизни Стаса я из цветущей, привлекательной женщины превратилась в бесполое существо с красными глазами и сальным хвостиком на голове. Сын рос и поправлялся, я хирела и худела. Когда-то я свысока, с легким презрением смотрела на затурканных, замученных мамаш с облупившимся лаком на ногтях. Со мной такого не случится никогда. Святая наивность.

Брак трещал по швам. Помощи ждать неоткуда, с матерью и ее очередным мужем супруг не общался, своих родителей давно пoxoронила. Квартира — в ипотеке, поэтому на няню денег нет, едва хватает на самое необходимое. Выходных я ждала как манну небесную. Вручала мужу Стасика и засыпала, не успев коснуться головой подушки. Если Андрея вызывали на выходных на работу, у меня начиналась истерика. Мужа я понимала и не винила. Кому понравится плаксивое существо с глазами на мокром месте? Андрей мрачнел и замыкался в себе. Я плакала ночи напролет, укачивая Стасика. Никогда не верила ни в Бога, ни в черта. Теперь не знала каким богам молиться. Да что там богам? Я готова была продать дyшу дьяволу за один день отдыха. Только нужна ли она ему, моя жалкая душонка? Сильно сомневаюсь. Еще я часто вспоминала добрую, всепрощающую маму. Почему? Но почему она покинула меня так скоро? Именно в тот момент, когда мне так необходима ее помощь.

Подруга посоветовала обратиться к кoлдyнье. Якобы она и порчу снимает, и сглаз отливает, и любимых возвращает. Ну-ну. Настроена я была скептически, но все-таки позвонила и пошла, благо идти недалеко. Типичная «хрущевка» с загаженным подъездом, воняющим мочой и кошками. Обитая дерматином дверь и дребезжащий звонок не прибавили мне веры в магические силы так называемой «колдуньи». Открыла сгорбленная старуха.

— Проходи, дочка, проходи, — прошамкала она беззубым ртом. Преодолевая брезгливость, последовала в захламленную комнату. Колдунья согнала с дивана вальяжно развалившуюся кошку, и пригласила сесть. Меня затошнило. Крепко прижимая к себе Стасика, опустилась на самый краешек.

— Принесла, давай, — бабка протянула дрожащую руку со скрюченными пальцами.

Я полезла в пакет, достала заранее заготовленную булку черного хлеба, церковную свечку, сырое яйцо. Старуха водрузила это все на тарелку, воткнула свечку в хлеб, зажгла, долго что-то шепелявила. Водила яйцом по ладоням. Потом разбила его в миску. Продемонстрировала содержимое.

— Видишь сгyстки крoви. Это на тебе сглаз, сильный сглаз. Приходи завтра в это же время, — вынесла вердикт кoлдyнья.

— И долго это лечить? — с сарказмом спросила я.

— Не знаю, дочка, не знаю. Когда яйцо совсем чистым будет. Значит сглаза больше нет, — ответила старуха, ловко сграбастав деньги. Причем немалые.

Везя домой хныкающего Стасика, ругала на чем свет стоит и себя, и подругу. Да чтоб я и завтра поперлась к этой ведунье, держите карман шире. Но подруга вразумила:

— Дyрa ты, Наташка. Она, правда, кoлдyнья сильная. На работе у нас одной мужа домой вернула. Вот так.

Кажется, я дошла до ручки. Стасик не спал всю ночь и капризничал все утро. Днем я не смогла его укачать даже на руках. Напевая колыбельную, скользила по квартире. Очнулась у распахнутого окна. Двенадцатый этаж. Голова закружилась. Дрожащими руками закрыла раму. Затянула на голове традиционный хвостик, влезла в кроссовки, пуховик, собрала Стасика и поплелась к кoлдyнье.

Через неделю «сеансов» и существенной бреши в итак скудном бюджете, яйцо, слава Богам, очистилось.

— Ну, дочка, помощь придет, откуда ее и не ждешь, — напророчила бабка, закрывая за нами дверь.

Прошла неделя. Сижу, как дyра, жду. Терпение на исходе. Так и подмывает пойти к кoлдyнье и потребовать вернуть потраченные впустую деньги. Хотя, сама ж носила, добровольно. Кроме себя винить некого.

Первые лучи солнца застали меня в кресле. Проревела над спящим сыном всю ночь. С трудом выползла из кресла, когда раздался звонок в дверь. «Кого там принесла нелегкая?»

На пороге стояла маленькая, сухонькая старушка в повязанном под подбородком платочке. Линялый плащ неопределенного цвета, в руках котомка.

— Вам кого? — недружелюбно спросила я, автоматически качая орущего младенца.

— Я — к вам. А кто это у нас такой? — старушка улыбнулась и, о чудо, Стасик заулыбался в ответ и потянул к ней ручонки. — Где у вас ванная? — Старушка бросила в прихожей котомку и уже вешала на крючок плащ.

Я молча указала пальцем на дверь, уже перестав удивляться и смирившись с неизбежным. Хуже все равно не будет, потому как хуже уже некуда.

— Меня, кстати, баба Маша зовут, — представилась пожилая женщина, ловко подхватывая Стаса, ощерившего щербатый ротик. — Ты иди, поспи, замучилась ведь.

Я безропотно двинулась в спальню, повалилась на кровать и провалилась в сон. Проснулась почти через три часа. «О, Боже, где сын? Я оставила ребенка на попеченье незнакомой женщины». Но испугаться по-настоящему не получилось. Навалилось безразличие и апатия. Полежав еще минут пятнадцать, я выползла из комнаты. В коридоре пахло чудесно, чем-то съедобным. У меня даже слюнки потекли. На готовку времени совсем не оставалось. Жили на подножном корму. Все время целиком и полностью посвящалось Стасику.

На столе — горка желтых блинов, истекающих маслом и исходящих ароматным паром. Довольный Стасик восседает в своем стульчике, как божок на троне, и изо всех силенок стучит ложкой по столу.

— Ты, садись, покушай, голуба, Стасик поел уже, — баба Маша суетилась возле плиты, выливая половником тесто на сковороду. Я села на стул и крепко зажмурилась. «Сейчас я проснусь». Но, к моему облегчению, ни баба Маша, ни, главное, блины, никуда не исчезли. Окуная жирные конвертики в густую сметану, вполуха слушала объяснения бабы Маши.

— Я из деревни приехала. Мне твоя мать-пoкoйница адрес дала, на случай если шо понадобится в первопрестольной. Эх, хорошая была баба, да пoмeрла рано.

Я наворачивала блины и, внимая «окающей» и «шокающей» бабе Маше, что-то бормочащей о цели своего визита, таяла, как масло на сковороде. Если не видеть лица, то иллюзия, что рядом сидит мама, будет полной.

Под вечер с работы пришел хмурый и усталый муж. Я заметила, как поползли наверх его брови при виде старушки.

— Вы, идите, сходите куда-нибудь. А я со Стасиком посижу, — предложила баба Маша.

Меня не пришлось просить дважды. Нацепив первое попавшееся платье, болтавшееся на мне, как на вешалке, потуже затянув поясок, я схватила под руку ошарашенного мужа и потащила его прочь из дома. Хоть куда, лишь бы подальше. Он начал мне выговаривать уже в лифте.

— Наталья, ты соображаешь? Ты оставила ребенка какой-то незнакомой старухе, — назидательно вещал Андрей.

— Во-первых, не старухе, а бабе Маше, а во-вторых, почему незнакомой? Она подруга моей мамы, я ее прекрасно помню, — беззастенчиво врала.

В тот момент я готова была лечь костьми, но отстоять присутствие у нас бабы Маши.

— Ты как хочешь, а я — возвращаюсь, — произнес он.

— Только попробуй, я с тобой завтра же разведусь, — прошипела в ответ.

Андрей тяжело вздохнул. Скандалить ему не хотелось, поэтому он нехотя поплелся за мной. Пломбир из упаковки, нарезанный крупными кусками и политый джемом из тюбика в ближайшей забегаловке имел божественный вкус. А кофе из пакетика — вообще предел мечтаний. Я отрывалась по полной. Еще бы не видеть недовольную физиономию Андрея, цедившего кофе из терявшейся в его большой руке чашечки. Впрочем, я старалась не смотреть.

Баба Маша стала жить у нас, взяв на себя львиную долю забот. Я начала походить на человека. Из зеркала на меня уже не смотрел красными глазами «Нафаня». По крайней мере, без труда угадывался пол. Отношения с Андреем тоже налаживались. Как только он в первый раз смог в субботу попить пивo с друзьями, его отношение к бабе Маше резко изменилось в лучшую сторону. Еще бы! У бабы Маши, помимо остальных прекрасных качеств, было одно, делавшее ее просто незаменимой. Она могла быть незаметной. Вообще. Она не лезла с советами, не читала нотаций, не увещевала и ни на чем не настаивала. Могла целый день молчать, пока ее не спросишь или не попросишь о чем-либо. Стасик в ней души не чаял. После традиционных «мама» и «папа», он смешно шепелявил «баба Маса». Мы с Андреем тоже к ней привязались и не представляли жизни без нашей спасительницы.

Время летело незаметно, Стасику исполнялся годик. Мы решили его окрестить. Собрать друзей, знакомых, после посидеть в кафе. Баба Маша отказывалась наотрез. Как только я ее ни уговаривала, как только ни ластилась, как ни умасливала. Нет — и все тут. Я — атеистка, в Бога не верю и в церковь не пойду. Я сдалась. Ну, что тут поделаешь?

Стасику исполнилось четыре, он ходил в садик, я вышла на работу. Ничего не предвещало беды. Утром все, как обычно, разошлись по своим делам. Забрав сына из садика, вернулась домой и увидела на столике в прихожей записку:

«болше ни нужна ухажу ни паминайти лихам»

Я опустилась на пуфик, слезы градом полились из глаз.

— Мама, мама, что случилось? — вопрошал недоумевающий сын.

Он сам был готов зарыдать.

— Ничего, дорогой, ничего, — я прижала к себе малыша, и мы вместе залились слезами. Так нас и застал Андрей.

— Что случилось?

Молча протянула записку. Он прочел. Ни один мускул на его лице не дрогнул. Только брови сошлись на переносице.

— Стасик, разувайся, пойдем кушать.

Кусок в горло не лез. Я пошла в спальню, упала на кровать. Муж, надо отдать ему должное, меня не беспокоил. Было такое чувство, что у меня снова отняли маму. Во второй раз.

Андрей спокойно сказал:

— Ну, что ж, она так решила. Ее решение нужно уважать, — как отрезал.

Я же, втайне от мужа, твердо решила искать бабу Машу. Но как? За столько лет — ни одной фотографии, ни адреса, ни фамилии. «Дyра, вот дyра, — корила я себя». Но когда баба Маша была с нами, это все казалось неважным. А теперь… Первым делом кинулась к кoлдyнье. Типичная «хрущевка» с загаженным подъездом, воняющим мочой и кошками. Второй этаж. Но вместо обитой дерматином двери — современная железяка, домофон. Позвонила.

— Вы к кому?

— Здесь раньше бабушка жила… — неуверенно протянула я. Я ждала услышать что угодно, но только не это.

— Девушка, я здесь уже двадцать лет живу. Вы ошиблись подъездом.

«Ошиблась подъездом, ошиблась подъездом» — убеждала я себя по пути домой. Убедила. Почти. Кинулась искать мамину тетрадь с записями. Наконец, отыскала адрес соседки, написала письмо. Но уже предчувствовала, каким будет ответ: «Никакой бабы Маши в деревне сроду не было. Была одна, да померла давно». Позвонила подруге, спросила про колдунью, заранее зная ответ: «Ты о чем? Какая колдунья?». Мне стало реально страшно. Я прекратила поиски. Опасаясь за свой рассудок, была вынуждена прекратить.

Годы шли, воспоминания стирались, как рисунок мелком на асфальте. Проблемы, работа, ребенок — закружили, не оставляя места сантиментам. Жизнь идет. Ничего не поделаешь. Самым верным оказался Стасик. Он еще долго спрашивал про бабу Машу. А еще говорят, что детская память — коротка.

Сыну исполнилось семь. Уже первоклассник. Мы с Андреем решили завести второго ребенка — девочку. Всю беременность я слушала уверения подруг, что все дети разные и двух одинаковых не бывает. Форумы и статьи в Интернете это подтверждали. Я верила. Старалась верить. Очень хотела верить. Святая наивность.

С момента своего рождения Верочка не спала. Вернее, не спала я. Она спала, но исключительно на руках или в коляске, непременно движущейся. До шести месяцев бессонные ночи списывались на животик, после — на режущиеся зубки. Рассвет часто заставал меня в кресле со спящим младенцем на руках. Я не молилась богам, вспоминала и звала бабу Машу.

— Баба Маша, где ты?

Верочка не спала всю ночь и капризничала все утро. Днем я не смогла ее укачать даже на руках. Напевая колыбельную, скользила по квартире. Разорвавший тишину звонок не застал меня врасплох. Я знала, кто за дверью.

На пороге стояла маленькая, сухонькая старушка в повязанном под подбородком платочке. Линялый плащ неопределенного цвета, в руках котомка. Не обращая внимания на орущего в кроватке младенца, я уронила голову ей на грудь и разрыдалась.

Автор Рожкова Анна

ilimos.ru