Она первой из семьи рискнула вернуться в СССР. А следом за дочерью приехали отец Сергей Эфрон и мать Марина Цветаева. Первое время Ариадна Эфрон работала в редакции журнала «Revue de Moscou» — писала тексты, переводила, создавала иллюстрации…

Однако у этой истории нет счастливого конца. Сначала арестовали Эфрона и Цветаеву, а следом обвинили в шпионаже Ариадну. В 1939 году ее осудили на восемь лет лагерей, а через два года она потеряла родителей — отца расстреляли, а мать лишила себя жизни в Елабуге (Татарстан).

Эфрон отбыла полный срок и ее вновь арестовали в 1949 года (об причине ареста точных данных не сохранилось). Ариадну приговорили к пожизненной ссылке в Красноярский край. В 1955 году реабилитировали, потому что преступления никакого и не было.

Эфрон была переводчиком прозы и поэзии, мемуаристом, художником, искусствоведом. Отказавшись от шанса на пристойную жизнь, она вернулась, как считала, домой и… провела 16 лет в лагерях. Скончалась Ариадна в 62 года от обширного инфаркта.

Кто знает, возможно, судьба предоставила ей шанс избежать трагической жизни. Но каждый сам выбирает свой путь. Прочитайте эту невероятную историю из жизни Ариадной Эфрон в пересказе Елены Коркиной, автора исследований о семье Марины Цветаевой:

«Когда я училась в художественной школе при Лувре, историю живописи нам преподавала изящная пожилая дама, носившая имя Де Костер. Она была внучкой или внучатой племянницей автора «Тиля Уленшпигеля» Шарля Де Костера.

Когда она нам представилась на первом занятии, я спросила: а не родственница ли вы, мадам… и она просто просияла. Французы вообще мало читают, и это был едва ли не первый случай в ее жизни, когда кто-то вспомнил ее знаменитого предка. И, конечно, после этого она прониклась ко мне самой сердечной симпатией. Вообще удивительную роль порой играют в нашей жизни книги. «Уленшпигель» был любимейшей книгой моего отрочества. А не попадись он мне, не знай я его — и не было бы всей дальнейшей истории, удивительно, право!

И вот однажды подошла она ко мне после занятий и попросила задержаться для разговора.

— Мадемуазель, — сказала она, — у нашего училища есть меценат, он англичанин, его имя господин Уодингтон. Я его никогда не видела, знакомы мы только по переписке. Его покойная жена много лет тому назад, это было еще до меня, некоторое время училась здесь. И в память о ней господин Уодингтон оплачивает курс какой-нибудь способной нашей ученице, которая стеснена в среgствах. В этом году как раз закончила его очередная пансионерка. Недавно я получила от него письмо с просьбой рекомендовать ему способную ученицу, и я выбрала вас, мадемуазель. Я написала ему о вас, о вашем происхождении, о ваших способностях, о вашем слабом здоровье. И вот сегодня я получила его ответ. Он сейчас на юге Франции, там у него дом, где он обычно проводит лето. Вот это письмо. Прочтите его, мадемуазель.

Я беру и читаю, как господин Уодингтон благодарит мадам Де Костер за рекомендацию la belle Ariane и пока что просит передать ей, то есть мне, его приглашение отдохнуть месяц или сколько она сможет в его доме недалеко от Марселя, укрепить своё слабое здоровье свежим воздухом и морскими купаниями. Море хоть и далеко от дома господина Уодингтона, но к ее услугам будет автомобиль с шофером…

— О, конечно, я еду!

Я расцеловала хрупкую мадам Уленшпигель, прижала недочитанное письмо к груди и помчалась домой.

Когда я показала письмо маме и сказала, что я уже дала согласие, она сказала:

— Ты с ума сошла!

— А что?

— А то, что, поехав в Марсель, ты можешь очутиться совсем в другом месте!

— Где, например?

— Где угодно: в Алжире, в публичном доме…

— О-о-о! Ну тогда я точно еду!

И я написала господину Уодингтону, что с благодарностью принимаю его приглашение.

И вот выхожу я из вагона на маленькой станции, не доезжая Марселя, выхожу со своим чемоданчиком и озираюсь на новое место, и тут около меня возникает человек:

— Мадемуазель гостья господина Уодингтона?

И как-то… удивленно, что ли, на меня смотрит. Как-то слишком внимательно.

Это оказался шофер присланного за мной автомобиля. И всю дорогу я болтала о погоде, о море, о Париже, а он время от времени взглядывал на меня так странно, что это даже стало меня беспокоить.

Наконец мы подъехали к воротам каменной ограды огромного парка, как мне показалось. Он посигналил, ворота открылись, и мы въехали в этот парк и мимо аллеи высоких розовых кустов подъехали к дому.

Это был старый каменный двухэтажный огромный дом под черепичной крышей с узкими окнами, на них были жалюзи, а иные были закрыты и ставнями — так живут на юге Франции летом, сохраняя прохладу в доме.

У крыльца встречали двое — мужчина и женщина. Увидев меня, они оба остолбенели, не отрывая от меня глаз. От смущения я сидела в автомобиле, пока шофер не обошел машину и не открыл мне дверцу. Я вылезла на их обозрение.

— Здравствуйте! — сказала я, чувствуя себя вполне идиотски.

— Здравствуйте, мадемуазель! — откликнулся мужчина и взял у шофера мой чемоданчик.

— Добро пожаловать, мадемуазель! — женщина тоже обрела дар речи и сделала приглашающий жест. — Пойдемте, мы проводим вас в ваши комнаты.

И пока мы шли по залам и коридорам, лестницам и переходам, женщина то и дело взглядывала на меня даже с каким-то ужасом.

«Да что же у меня на физиономии? Может быть, я перепачкалась в поезде? Сейчас в комнате достану пудреницу и посмотрюсь, в конце концов!»

Меня привели в чудесные комнаты на втором этаже, показали все, что мне могло понадобиться.

— А где же господин Уодингтон? — спросила я.

— Вы увидите его перед обедом. Он будет вас ждать в большом зале с камином, через который мы проходили. Обед у нас в пять. Отдыхайте с дороги, мадемуазель.

Я осталась одна. Разложив свои немудрящие вещицы, приняв душ и убедившись, что на моей физиономии не было никаких пятен и ничего необычного, я стала осматривать свои владения. Одна комната была прелестной спальней. Деревянная кровать, комод, туалетный столик, кресло, узкий платяной шкафчик. Все было чудесно убрано — постель, белье, покрывало, занавески, прикроватный коврик, салфетка и букет роз на комоде. Сквозь жалюзи я рассмотрела огромный, до самого горизонта, парк. Вторая комната была большая, угловая, с двумя окнами, с высоким книжным шкафом, набитым книгами и альбомами, на которые я жадно посмотрела сквозь стекла. У одного окна стояли большой дубовый стол, высокий стул и деревянная полка. И это оказалось сущей сокровищницей! На полке располагался целый художественный магазин: коробки с акварельными красками, сундучки с набором гуашей, деревянные пеналы с пастелью, пачки и стопы разных сортов бумаги… Я рассматривала все это и не верила своим глазам. Здесь можно было провести всю свою жизнь!

Я взглянула на часы, до обеда оставался час. Я села на высокий стул за этот чудесный рабочий стол, взяла бумагу из пачки и принялась катать восторженное письмо домой.

Без десяти пять я спустилась вниз. В огромном зале с камином было уже светло от раскрытых ставен. В нем никого не было. Я подошла к окнам полюбоваться видом, потом осмотрелась и, увидав на стене большой портрет, подошла к нему. И остолбенела. Я смотрела на этот портрет так же, как все слуги утром смотрели на меня, почти с ужасом. Это была пастель, очень хорошая. И на этом портрете была изображена я. Но не та я, которую я только что видела в зеркале, а я в будущем, когда мне будет лет тридцать. Я не могла оторвать глаз от портрета. В потрясении всех чувств я видела свое будущее, я читала в этом лице все чувства, которые я еще не пережила, в глазах этой женщины я видела захватывающую тайну всего, что мне предстоит испытать.

Я очнулась от боя часов и обернулась. У камина стоял высокий седой человек в черном. Это был господин Уодингтон.

Жена господина Уодингтона умерла совсем молодой от какой-то очень скоротечной болезни. Она была художницей, любительницей. Брала частные уроки, занималась в школе при Лувре.

Самое поразительное, что о нашем невероятном сходстве никто не подозревал до самого моего приезда. Потому что мадам Де Костер никогда не видела ни господина Уодингтона, ни его жены.

Сам он, впервые увидев меня в зале своего дома у портрета своей покойной жены (а это был ее автопортрет), едва не лишился чувств. Как он мне сам потом признался. А был он человеком очень стойким, бывшим офицером Британского флота. Он в ту минуту пережил чудо, он увидел, что само Небо и покойница-жена послали ему дочь. Именно так он понял, ибо при поразительном сходстве я была вдвое моложе женщины на портрете.

Прожила я там недели, помнится, две.

Господин Уодингтон предложил мне переехать с ним в Англию, где он оформит опекунство, сделает меня наследницей всего своего состояния, я буду жить в Лондоне, мне будет выделено ежемесячное содержание, из которого я смогу помогать своей семье. Я буду брать уроки гравюры (о чем я так мечтала и на что не хватало средств) у лучших английских мастеров.

Ну и все такое прочее, что ты можешь себе представить, а может быть, и не можешь.

И я, конечно, отказалась и уехала восвояси, в свою жизнь.

Когда осенью я пришла в школу, то узнала, что господин Уодингтон оплатил оба последних семестра моего обучения, благодаря чему я имею то образование, какое имею.

И вот подумай, как иначе — совсем иначе — могла сложиться моя жизнь, прими я предложение господина Уодингтона…»

www.cluber.com.ua