Селекция в Берлинхене

О, Боже! Боже! — причитают военнослужащие немецкого женского батальона, дрожа всем телом. После неудачной атаки где-то на Одере — между Кюстрином (ныне Костшин, Польша. — Прим. ред.) и Бервальде (ныне Мешковице, Польша. — Прим. ред.) — они попали в советский плен.

«Кошки-немки», записывает в дневнике 21 февраля 1945 года Владимир Гельфанд, сражались на левом фланге его подразделения. Женщины хотели отомстить за убитых на войне мужей, но их батальон разбили наголову. Советский лейтенант 1923 года рождения не знает, что с ними сделали. Отмечает лишь озадаченность солдат этим нечаянным подарком. Солдаты предлагают «заколоть (их) через половые органы». Гельфанд добавляет, что сам бы ликвидировал их каким-то менее изобретательным способом.

Месяцем позже, 20 марта в Моринге (ныне Морынь, Польша. — Прим. ред.) старший лейтенант Андреев рассказывает Гельфанду подробности, связанные с захватом в плен другого женского батальона. С Андреевым они знакомы давно, а сейчас оказываются расквартированы в одном из самых живописных городков Ноймарка. Рыбацкий поселок перешел в руки Красной армии без единого выстрела, немецкие жители бежали. Красноармейцев приветствовало лишь несколько десятков подневольных рабочих. Никаких разрушений. Рядом озеро. Погода дополняет идиллию — переменчивая, как обычно в марте, и все же солнце греет с каждым днем все сильнее, и иногда температуры почти летние.

Во время боев за расположенный неподалеку Берлинхен (ныне Барлинек, Польша. — Прим. ред.) подразделение, в котором служил Андреев, атаковал вражеский женский батальон. Вооруженные автоматами женщины наступали цепью в три ряда. В четвертом ряду шли поддерживающие их мужчины. У хорошо окопавшихся советских солдат сердце едва не выскочило из груди. Командование не отдает приказа открыть огонь. Лишь когда обнаглевшие от молчания советского оружия немки приближаются к окопам, на флангах начинают работать пулеметы. Густо падают убитые. Особенно, как можно понять, в четвертом ряду. Женщины бросают оружие и в панике убегают по одной из городских улиц. Там они попадают в руки советских солдат, которые принимают их со смесью ненависти, радости и триумфа.

Несчастные «вояки» утирают слезы и принимаются кричать: «О, Боже, Боже, Боже!» Их горестные восклицания Владимир записывает фонетически, и, как замечает немецкая издательница дневника Эльке Шерстяной, несколько раз поправляет записи. Хочет правильно передать то, что он чаще всего слышит: «Ой, готе, готе, готе».

Русская запись звучит аутентично. По-видимому, она указывает на нижне- и средненемецкий диалект немецкого языка, где Gott произносится именно как Gote.

Как оказалось, продолжает Андреев, в батальоне служат замужние женщины и девушки. Солдаты разделяют их. Сперва они допрашивают двух русских волонтерок и без обсуждений их расстреливают. Затем отделяют женщин, мужья и родственники которых служат в той же части, что и они. В этом месте текст не особенно ясен. Кажется, эти женщины тоже гибнут. Некоторые «сами» — как предполагает лейтенант вслед за своим информатором — сообщают, что они жены офицеров, а к этому обе стороны относятся одинаково сурово. По-настоящему советских пехотинцев интересуют только девушки. Самым молодым из них по 17 лет.

«Трофеи» распределяются между койками, где солдаты подвергают девушек различным экспериментам, «непередаваемым на бумаге», осторожно замечает Гельфанд. Впавшие в ужас немки не сопротивляются молодым солдатам. Наоборот, упрашивают, чтобы они спали с ними, оберегаясь тем самым от надругательств со стороны более старших. К счастливчикам принадлежит и сержант Андреев. Ему удается выбрать самую младшую из пленных — в ее прекрасных глазах виден блеск изумрудных слез горечи.

Отведенная на квартиру, она отказывается помогать в его «не терпящем отлагательств деле». Она мотает головой и шепчет, что еще девушка. Это признание еще больше распаляет «нашего героя», как пишет с ноткой теплой иронии Гельфанд. Девица все еще сопротивляется, пока Андреев не достает пистолет. Тогда она затихает и, дрожа, снимает рейтузы. Нетерпеливый русский немедленно устремляется к цели. Он не очень доверяет ее словам о чистоте. «Умеешь подмахивать?» — спрашивает он без всяких обиняков. Наступает тишина. Солдат вновь указывает на оружие. Немка, видя его решительность, дважды говорит «да». «Я сделаю хорошо». Сержант вновь предупреждает: «Только хорошо, а не плохо» — при этом слова «хорошо» и «плохо» произносятся по-немецки.
Девушка «сама» притягивает к себе Андреева, который с радостью замечает разрыв девственной плевы. Девушка-подросток испускает крик боли, потом жалостный стон и в конце концов заставляет себя улыбнуться.
Сержант дарит ей гражданское платье и с удовлетворением замечает, как растерянная, но веселая она выходит к своим сомученицам.

Витрина ада

Выставочной витриной ада, сооруженной для мучений и унижений человечества, метафорически назвал передвижение фронта писатель Станислав Винценц. Зрелище, которое писатель наблюдал в Венгрии, стране-союзнице Третьего рейха, подчиняется своим законам и имеет, можно сказать, интерактивный характер. Хорошо разбираясь в наших атавистических наклонностях, дьявольские проектировщики намечают лишь общие рамки витрины. А затем присматриваются к человеческой изобретательности. Они нашептывают, но не подсказывают деталей. И смотрят, чем мы их удивим.

Музыкальным сопровождением драматической постановки становится плач серийно насилуемых женщин. Немка из освобождаемого французами Тюбингена не может забыть его спустя десятилетия.

«Плач женщин разрывает стены домов», — отмечает Либусса фон Кроков под Штольпом (ныне Слупск, Польша. — Прим. ред.), когда подходят советские передовые отряды. «Идет война. Есть солдаты, а есть бабы», — констатирует чешский подневольный рабочий, наблюдая на Рейне изнасилования, совершаемые американскими войсками.

На линии фронта, утверждает Вильгельм Райх, женщина низведена до роли нужника. Американский психиатр знал, о чем говорил. Он родился на исходе XIX века под Львовом. Начиная с 1914 года, с начала Первой мировой войны туда одна за другой устремлялись все новые армии. «Все девушки и женщины едва ходят», — записывает о Галиции в дневниках Исаак Бабель во время Польско-большевистской войны 1920 года. Особенно это касалось евреек, поскольку среди народов мира никто не брал их под защиту.

Польское войско было лучше большевиков лишь в том, что не равняло все с землей. Революционная армия напоминает русскому писателю всеразрушающую лаву. Впрочем, и персидские солдаты в первом более-менее подробно описанном европейском конфликте ведут себя примерно так же и сжигают города. Групповые изнасилования — в порядке вещей. Не одна гречанка заплатила персам смертью, отмечает Геродот, современник тех событий.

От описанных Владимиром Гельфандом встреч советских солдат с немецкими женскими батальонами кровь стынет в жилах. И все же они довольно точно описывают реалии того времени и места. В феврале 1945 года Красная армия в результате молниеносного удара с берегов Вислы выходит к Одеру. Немцы бросают в бой последние резервы — прежде всего, более или менее принудительно записанных в армию «добровольцев», набранных среди союзных народов и голодающих советских военнопленных. Девушки и молодые бездетные женщины служат во вспомогательных подразделениях вермахта с начала войны. Для них это одна из немногих возможностей избежать работы на военных заводах. Также это шанс исполнить мечту о красивом мундире или почувствовать вкус приключений. Никто не выбирает время, на которое выпадает его молодость.

Стон женщин сопровождал занятие Германии и союзных ей стран. Если на Востоке он был более громким, то лишь потому, что война тут с первых дней шла не так, как на Западе, а солдатские массы были более многочисленными.

Женщин брали у всех на виду. Как правило, они не защищались. Стихали под напором, как Греф в «Жестяном барабане». Близкие прятались за их спинами. За месть пришлось бы платить слишком дорого, в том числе и посторонним лицам.

Как минимум со времен Цицерона известно, что проход союзной армии бывает сравним с поражением от вторгнувшегося врага. Однако если это сравнение имеет смысл, то оно нужно не для демонстрации поверхностных сходств, а для обнаружения отличий. Измученные войной поляки не скупились на теплые слова для советских солдат. «Поляки почти с любовью отзываются о России», — утверждает Гельфанд. «Девушки восхищенно приветствуют своих освободителей», — добавляет он где-то между Жнином и Яновицем. Сообщения с восточных польских земель подтверждают, что Красную Армию приветствовали тогда с большей радостью, чем сегодня мы готовы это признать.

Каждое проявление благодарности разоружает солдата, замечает Винценц на примере Венгрии. Гельфанд не скрывает своего стыда за поведение советских солдат в Польше. Но, перейдя границу Германии, он уже не способен на сочувствие: «Германия пылает, и почему-то отрадно наблюдать это злое зрелище. Смерть за смерть, кровь за кровь. Мне не жалко этих человеконенавистников».

Советские солдаты, наконец, на территории врага. «На ничьей земле», как пишет Гельфанд. В первые дни действует принцип безнаказанности. Вокруг все пылает, если не из-за обстрелов советских «катюш», то в результате налетов англо-американской авиации, которая превращает в руины один город за другим. Вот, наконец, Свинемюнде (ныне Свиноуйсьце, Польша. — Прим. ред.) До Берлина осталось 100 километров. Офицерам сложно наказывать молодых солдат — они прошли большой путь. Их вырвали из своих домов несколько лет назад, на войне они одичали и забыли, что бывает другая жизнь. Чем ближе конец войны, тем больше они боятся смерти. Героизм переплетается с жестокостью так, что невозможно отделить одно от другого.

Кто зла бежит, тот сердцем слаб

Перед попаданием на фронт, в зону смерти, как писал Антон Майрер, солдат охватывает горячка похоти, которая почти лишает их разума. Американский писатель участвовал в войне на Тихом океане. Его книги используют как учебники в военных академиях. На передний план выступает, прежде всего, физиология и биология вида. Кишечник избавляется от всего, что помешает убежать. Инстинкт подсказывает: перед тем, как погибнешь, зарони семя. Способности принимать решения у солдат ограничены из-за постоянной невозможности выспаться.

И все же реакции солдат не автоматические, как показывает на примере Австрии венгерская исследовательница Андреа Пето. Там, где взятие населенного пункта происходит в результате тяжелых боев, «карательным» изнасилованиям подвергается вплоть до 40% местного женского населения. Если сопротивление не оказывают, этот показатель падает ниже 6%. А на малонаселенных территориях он еще ниже.

Уже Еврипид знал, что в большой армии самоуправство солдат хуже, чем пламя. «Для них, кто зла бежит, тот сердцем слаб», — говорит он устами Гекубы, лицезреющей гибель Трои и мучения троянок. Солдаты перестают отличать добро от зла. Хуже всего, если эмоции и усталость смешиваются с алкоголем. Майрер вспоминает о «пьяных земноводных», идущих в атаку на японцев. Гельфанд признается, что боится пьяных шаек. Солдаты постоянно пьют, а потом стреляют, грабят, насилуют. И в итоге умирают от перепоя и в разных происшествиях.

Алкоголь и насилие — проблема даже на территориях, отдаленных от фронта. Камил Яницкий в книге «Пьяная война» приводит жалобы британок на озверение польских летчиков. Женщины не могли безопасно пройти возле их баз. Когда одна из женщин убивает агрессора рожком для обуви, командиры скорбят об этой потере. Разумеется, масштаб проблемы здесь иной, однако действующий механизм тот же самый. Каждый вылет для летчика — вход в смертельную зону. Летчик обладает большей ценностью на войне, чем женщина, и в принципе чувствует себя безнаказанным.

Сьюзан Браунмиллер — автор классического исследования об изнасилованиях в человеческой культуре — говорит, что во время конфликтов женское тело становится церемониальным полем битвы и площадью для победного парада. Безусловно, она права, хотя я бы сильнее подчеркнул то, что обусловлено биологией, особенно в случае долгих войн. Также я не стал бы забывать о подлинных самородках. Мы найдем их в каждой армии, особенно среди бывалых солдат. При помощи разных ухищрений они стараются ограничить масштабы бедствия. Они не в состоянии сделать многое, но совершают чудеса. На погибель дьяволу проносят человеческую цивилизацию через варварское время. Без них мы бы давно пропали.

Неправдивые подлинные истории

Дневник Гельфанда сочится аутентичностью в своих деталях. Начиная от описания «добровольного» изнасилования в те времена, когда, как пишет Этгар Керет, добровольности было меньше, чем насилия, вплоть до подаренного девушке платья. Солдаты похищают бабье белье, удивляется Исаак Бабель. Это старая история. Крадут его для удовлетворения тайных желаний, как фетиши, а также на подарки. Благодаря таким подаркам они впоследствии могут не называть изнасилование изнасилованием. В тяжелые времена насилие и связанный с ним лексикон табуируется, появляется иллюзия добровольности. Это касается обеих сторон.

И все же, несмотря на иллюзию подлинности, написанное Гельфандом не соответствует фактам. Под Кюстрином и Берлингеном, как, по-видимому, и где бы то ни было еще, дело не доходило до атак женских батальонов на советские позиции. Таких подразделений в немецкой армии попросту не было, а написанное лишь выражает вечные солдатские желания.

Геродот рассказывал, что, когда две с половиной тысячи лет назад на Черное море прибыли амазонки, скифы даже не думали воевать с женщинами. Они решили, что выберут удалых молодцов, которые убедят амазонок жить с мужчинами. Историк не сомневался, что план был успешен.

Апокрифические происшествия, связанные с женщинами, редко записывались. Солдаты не похваляются ими, так же как подростки не бахвалятся своими эротическими фантазиями вне круга сверстников.

Историки пренебрегали этими сообщениями и считали их вымыслом с точки зрения «твердой» фактографии. Интересовались ими разве что писатели, а начиная с определенного времени также психологи.

Сервантес, сам будучи солдатом, приводит мечтания мужчин о купающих их нагих девах. Эрнест Хемингуэй, прошедший не через одну войну, приводит историю солдата морской пехоты, вернувшегося из Германии через год после окончания войны. В Америке уже никто не хотел слушать о ее ужасах, поэтому он повторял услышанный от приятелей рассказ о том, как они отбили в Аргонском лесу немок, прикованных цепями к пулеметам.

Солдаты не идут на войну с радостью. Когда в казармах до них доходит осознание, что война уже близко, им начинает не хватать женщин. Сначала они мечтают о последней увольнительной. «Слапаю несколько девок, — фантазирует новобранец в романе у Майрера, — затолкаю их в комнату не больше, чем телефонная будка, и скажу: времени у меня мало. Снимаем трусики, ножки вверх и по очереди». Затем они грезят о доступных женщинах врага, которые всегда были ценным военным трофеем.

Юноши, отправленные на войну против стран, охваченных революцией, трепещут от мысли о сексуально опытных пролетарках. Раскрепощение увлекает, если не касается собственного дома.

Итальянским солдатам, отправляющимся в Африку, снятся прелести эфиопок. Цвет кожи возбуждает воображение. Американский солдат из рассказа Тони Моррисон ловит корейскую девочку на краже апельсинов из бака для отходов. Испуганная, но улыбающаяся девочка предлагает ему «юм-юм». Предложение «доставить удовольствие», как можно ясно понять, срабатывало в прошлом. Дети обучаются на войне быстрее всего. Однако на этот раз солдат, устыдившийся мимолетного возбуждения, убивает девочку.

Военные обычаи, а тем более человеческую ментальность трудно изменить. Надежды сейчас связывают с призывом в армию женщин. В Красной армии они были повсюду. Репортажи Светланы Алексиевич из книги «У войны не женское лицо» не могли появиться где-либо еще. Однако название вводит в заблуждение. Женщины действительно сохраняют другую память о войне — многоцветную и внимательную к деталям, однако ведут они себя на войне так же, как мужчины. Они горят желанием мести. Убивают. Даже радуются изнасилованиям женщин врага. Многие воспоминания, причем не только от лица мужчин, заставляют думать, что женщины больше расположены к грабежу и более жестоки. Впрочем, эти признания могут быть результатом столкновения культурных стереотипов о нежных женщинах с атавистической реальностью войны.

О мужских батальонах врага женщины, скорее всего, не мечтают. Им с трудом удается защититься от обилия вожделеющих их мужчин в собственных рядах. Они даже не могут выйти из палатки по нужде. С другой стороны, пытки в иракской тюрьме Абу-Грейб имели очевидный эротический подтекст. Американки-военнослужащие развлекались со связанными мужчинами-мусульманами, унижали их, причиняли им боль, перевязывали проволокой гениталии.

Женщины на войне, прежде всего, мечтают о любви. Несмотря на то что, говоря на эту тему, они подвергают себя особенной самоцензуре, причин им не верить нет. Они не отличаются от мужчин, которые рассуждают на эту тему более свободно.

«Все тщетно, мечтаю о любви, пусть с немкой, но лишь бы она была умна, красива, чистоплотна, и, самое главное, преданно любила меня», — предается мечтам Владимир Гельфанд в Берлине, спустя месяц после окончания войны. Он гнушается советских женщин-солдат, относится к ним как к «развращенным и пошлым тварям». В этом он мало отличается от Бабеля, который говорил о женщинах Конармии: «Все ***, но товарищи».

Солдаты разборчивы. Изнасилования времен войны не вредят им даже в глазах женщин. Они выставляют грудь с медалями и соблазняют желанных девушек, в то время как женщинам приходится скрывать, что они были на войне. И в условиях послевоенного недостатка мужчин им гораздо сложнее исполнить свои мечты военных лет о мирной жизни.

Оригинал текста вышел в еженедельнике Ale Historia, приложении к газете Gazeta Wyborcza. Перевод Станислава Кувалдина

snob.ru